Предшественница - [69]

Я прощаюсь с Кэрол, когда звонит мой телефон.

– Джейн Кавендиш?

– Да, слушаю.

– Это Карен Пауэрс из диагностического центра.

Мне удается что-то ответить, но голова у меня уже идет кругом.

– Готовы результаты исследования, – продолжает она. – Вам удобно их обсудить?.

Я стояла, но сейчас снова сажусь. – Да-да. Продолжайте.

– Назовите, пожалуйста, ваш адрес.

Я нетерпеливо прохожу процедуру подтверждения личности. Кэрол уже догадалась, кто звонит, и тоже садится.

– Я рада вам сообщить, что… – начинает Карен Пауэрс, и меня переполняет радость. Хорошие новости. Это хорошие новости.

Я снова начинаю плакать, и ей приходится повторить результаты. Они отрицательные. Полную гарантию может дать только амниоцентез, но это исследование дает точный результат с вероятностью существенно выше девяносто девяти процентов. Нет никаких оснований полагать, что мой ребенок будет нездоров. Страх ушел. Я в порядке. Остается лишь рассказать обо всем Эдварду.

Тогда: Эмма

Приходит такое чувство, будто кто-то умер. Я ошеломлена, оцепенела. Дело не только в потере Эдварда, но и в каком-то медицинском хладнокровии, с которым он ее устроил. На одной неделе я была для него идеальной женщиной, на другой все было кончено. От обожания к презрению – в мгновение ока. Какая-то часть меня уверена, что он отказывается признать, насколько он ко мне привязался, что с минуты на минуту он позвонит и скажет, что совершил ужасную ошибку. Но потом я вспоминаю, что Эдвард – не Саймон. Я гляжу на бледные, девственно чистые стены, непреклонные поверхности Дома один по Фолгейт-стрит и в каждом квадратном дюйме вижу его силу воли, его жестокую решительность.

Я перестаю есть. Становится легче: голод – как старый добрый друг, головокружение – обезболивающее от чувства утраты.

Я хватаю Лентяя и использую его как салфетку, как мягкую игрушку, как утешителя. Недовольный моей слабостью, он вырывается и скрывается на втором этаже; жаждая тепла его мягкой шерстки, я вытаскиваю его из моей постели.

Когда он пропадает, я схожу с ума от беспокойства. Потом я вижу, что дверь чулана открыта. Там-то я его и обнаруживаю: он сидит на банке полироли, прячется от меня. Этим вечером, когда я принимаю душ, электричество вдруг отключается и вода холодеет. Всего на несколько секунд, но мне достаточно, чтобы вскрикнуть от тревоги и страха. Моя первая мысль – что Лентяй каким-то образом отсоединил кабель в чулане. Вторая – что это сам дом. Что он охладевает ко мне, как Эдвард, выказывает недовольство.

Потом вода теплеет. Просто перебой, что-то на секунду нарушилось. Беспокоиться не о чем.

Я упираюсь лбом в гладкую стену душевой; мои слезы вместе с водой текут в слив.

Сейчас: Джейн

С приема у Кэрол я возвращаюсь воодушевленной и полной сил. Поворот пройден. Простым будущее не окажется, но оно хотя бы ясно.

Я вхожу в дом и замираю на месте. У лестницы стоит кожаный саквояж «Суэйн Адени».

– Эдвард? – неуверенно говорю я.

Он стоит на кухне, разглядывает диаграмму связей – мешанину налепленных на стену бумажек. Посередине я приклеила рисунок, двойственное изображение меня/Эммы, извлеченное мной из мусорного ведра.

Он поворачивается ко мне, и я содрогаюсь от ледяной злобы его взгляда. – Я все могу объяснить, – быстро говорю я. – Я знаю, что тебе не нравится, когда на стенах что-то есть, но мне нужно было разобраться…

– Убита Эдвардом Монкфордом, – тихо говорит он. – Приятно видеть, что я – не единственный подозреваемый, Джейн.

– Я знаю, что ты этого не делал. Я только что была у терапевта Эммы. Эмма врала ей, и, кажется, теперь я понимаю почему. И мне кажется, я понимаю, почему она покончила с собой. – Я медлю. – Она сделала это, чтобы наказать тебя. Прощальный, драматический жест – чтобы ты винил себя за то, что ее бросил. И мне представляется – учитывая, через что тебе к тому моменту уже пришлось пройти, – что она добилась своего.

– Я любил Эмму. – Эти слова, такие безжизненные и безапелляционные, разрывают воздух. – Но она солгала мне. Я думал, что, может быть, у меня получится без лжи. С тобой. Помнишь свою заявку? Где ты говорила о принципиальности, честности и доверии? Из-за нее я подумал, что может получиться, что на этот раз будет лучше. Но я никогда не любил тебя так, как ее.

Я смотрю на него, потрясенная.

– Что ты здесь делаешь? – удается мне произнести. Я понимаю, что к делу это не относится, но мне нужно время, чтобы осмыслить сказанное им.

– Я вернулся в Лондон, чтобы встретиться с адвокатами. В «Нью-Остелл» заехали первые жильцы, но с ними трудно. Они, похоже, решили, что если объединятся, то смогут заставить меня изменить правила. Получат постановления о выселении. Все. – Он пожимает плечами. – Я принес ужин.

На стойке стоят шесть бумажных пакетов из старомодных бакалейных лавок, которые Эдвард предпочитает. – Вообще-то, хорошо, что ты здесь, – глухо говорю я. – Нам нужно поговорить.

– Определенно. – Его взгляд возвращается к диаграмме связей.

– Эдвард, я беременна. – Я говорю эти слова без выражения – человеку, который только что сказал, что не любит меня. Мне такого и в страшном сне привидеться не могло. – Ты имеешь право знать.