Предшественница - [62]

– А кто ее всегда говорит, да? – Сол откидывается на стуле, немного расслабившись. – Хотя я обращал внимание, что она иногда говорит какие-то глупости. Саймон вот рассказывал, что она чуть не стала моделью – какое-то топовое агенство из кожи вон лезло, чтобы заключить с ней контракт, но она решила, что это не для нее. Да уж, конечно – берегла себя для секретарской карьеры в компании по доставке бутилированной воды. Ну так вот, мне она рассказывала, что к ней однажды на улице подъехал местный фотограф, но вид у него был слегка извращенский, поэтому она ничего делать не стала. Я и задумался: какая версия правдивая? То есть иногда она немного преувеличивала для эффекта, а иногда ни в чем себе не отказывала и создавала себе целый сказочный мир.

И учтите, – добавляет он, – если бы вы услышали, как я общаюсь с ретейлерами, то, наверное, решили бы, что оборот у меня – уже миллион фунтов. Ловко гонишь – фарт догонишь, так? – Он допивает шампанское. – Слушайте, хватит о ней, да? Возьмем бутылку и поговорим о вас. Вам кто-нибудь говорил, что у вас очень красивые глаза?

– Спасибо, – говорю я, уже соскальзывая со стула. – Мне надо в другое место, но я вам очень благодарна за встречу.

– Чего? – Он изображает потрясение. – Уже уходите? С кем встречаетесь? Со своим парнем? Мы же только начали. Ладно вам, садитесь. Коктейлей закажем, да?

– Нет, правда…

– Ну, немного признательности. Я вам время уделил, с вас причитается. Выпьем по-человечески. – Он улыбается, но в глазах у него черствость и отчаяние. Стареющий ловелас, пытающийся повысить свою падающую самооценку сексуальными победами.

– Нет, правда, – твердо повторяю я. Я выхожу из бара, а он уже сканирует взглядом помещение, высматривая, за кем бы еще приударить.

Тогда: Эмма

Говорят, алкоголики рано или поздно достигают дна. Никто тебе не скажет, когда бросать пить, никто не убедит сделать это. Ты сам должен дойти до точки, все осознать и тогда, только тогда у тебя появится шанс что-то изменить.

Я до своей точки дошла. Жалоба на Сола была в лучшем случае временной мерой. Он, конечно, получил по заслугам – он вечно домогался девчонок в офисе за спиной у Аманды; все знают, что он за человек, и пришла пора его остановить, но с другой стороны, мне нужно признать, что это я позволила ему напоить себя в хлам, я позволила ему сделать то, что он сделал. После неуверенности Саймона и его постоянного докучного обожания мне даже было приятно, что кому-то я нужна для эгоистичного, необременительного секса. Правда, от этого мой поступок не делается менее глупым.

Мне нужно измениться. Мне нужно стать человеком, который смотрит на вещи трезво. Перестать быть жертвой.

Кэрол как-то мне сказала, что большинство людей тратят все силы на попытки изменить других, тогда как изменить можно только самого себя, и то это невероятно трудно. Теперь я понимаю, что она имела в виду. Я думаю, что готова стать другим человеком. Не таким, который позволит всякому говну на себя валиться.

Я ищу визитку с номером Кэрол, собираясь ей позвонить, но не могу ее найти. Ума не приложу, как в Доме один по Фолгейт-стрит что-то может пропасть, однако пропадает постоянно, все подряд: от вещей из стиральной машины до наполовину полного флакона духов, который совершенно точно был в ванной. У меня уже нет сил это искать.

Но вот на котенка я не могу не обращать внимания. Несмотря на детские объявления, насчет него – я установила, что это мальчик, – никто не звонил, а он тем временем расхаживает по дому, словно он тут хозяин. Ему нужна кличка. Первое, что приходит на ум, – назвать его Котом, в честь безымянного кота из «Завтрака у Тиффани», но потом мне в голову приходит кое-что получше. Я – как мой кот, безымянный лентяй. Мы никому не принадлежим, и никто не принадлежит нам.

Пусть будет Лентяй. Я иду в магазинчик на углу и покупаю ему кошачью еду и другую провизию.

Когда я возвращаюсь, возле дома кто-то есть, мальчишка на велосипеде. Секунду я думаю, что он приехал за Лентяем. Потом я понимаю, что это тот парень, который обругал меня после слушаний о залоге.

Увидев меня, он ухмыляется и снимает с руля ведерко. Нет, не ведерко: банку краски, уже открытую. Без всякой паузы он прочно ставит ноги на землю, не слезая с велосипеда, и выплескивает содержимое на дом, на девственно чистый бледный камень, едва не попав в меня. На фасаде Дома один по Фолгейт-стрит появляется красная черта, похожая на огромный кровоточащий порез. Банка с грохотом падает на землю и откатывается, оставляя за собой красную спираль.

Мы знаем, где ты живешь, сука, выкрикивает он мне в лицо и уезжает.

Дрожащими руками я достаю телефон и нахожу номер, который мне дал инспектор Кларк. Лепечу: это я, Эмма. Вы велели позвонить, если это случится снова, и это случилось. Он только что разлил краску по всему фасаду дома…

Эмма Мэтьюз, говорит он. Он словно объявляет мое имя другим присутствующим в помещении. Зачем вы звоните по этому номеру, Эмма?

Вы сами мне его дали, помните? Вы велели позвонить, если будут новые угрозы…

Это мой личный номер. Если вы хотите о чем-то сообщить, то вам надо позвонить дежурному. Я дам вам правильный телефон. Есть чем записать?