Предпоследняя былина - [6]

Она приехала без сопровождения, если, конечно, не обращать внимания на фамилиара. А я была совсем одна – даже Пушинка не в счет. Ее пуссикет фыркал, готовясь к бою, но Добрыня осадила зверя:

– Вика, убери оружие, – сказала, поднимая щитоносную руку. Молотоносной она держала узду. – Закройся щитом, если хочешь, но я не биться пришла, а мириться.

– Слово витязя? – недоверчиво спрашиваю, опуская копье.

Она приложила руку к изображению Знака Божьего на зерцале:

– Слово витязя – мириться, не биться.

Смотрю на ее пальцы, тоненькие, сухие, со ссадинами и неровно обрезанными ногтями. Трудно поверить, но передо мной в седле сибирского пуссикета сидела сама Добрыня Никитишна, Старейшина витязей Запада.

Я спрятала копье.

– Что Вы хотели сказать мне, Добрыня? Я не вернусь к Оль… ко двору! Я уже выбрала свой путь.

Она посмотрела на меня. У нее ярко-голубые глаза, словно сияющие изнутри:

– Что ты, девочка… я о другом. Олька как с цепи сорвалась, на ноги всех подняла, – первый раз на моей памяти Княгиню назвали так, но Добрыне, наверное, можно (даже фамилиар у нее из сердца Зоны, тварь для нас непонятная), – Смертоносцев я успокоила – мертвым сердечные переживания живых до узды пуссикета, а вот валькирии – те принялись за тебя всерьез.

Она привстает в стременах – пуссикет тут же лег – и, описывая рукой полукруг за своей спиной, называет:

– 1, 12, 3, 10, 5, 8, 7, 6, 9, 4, 11, 2. Ближайшая – Двойка, до нее – три версты, хоть и лесом. Помнишь ее пуссикета?

Я тварюгу эту помнила. Говорят, у ее саблезубого фамилиара с мозгами не в порядке.

– Ну, тогда придется биться.

– Дура ты, – спокойно сказала Добрыня. Ты возле Чайки, девочка. В Зоне.

– Вы… вы полагаете… – у меня, наконец-то, появилась надежда.

Добрыня улыбнулась:

– Да. Запоминай, вон там – из-рыси, там – дивы, в трехстах саженях – гамаюны, а вооон за той развалиной, в пролеске – волки.

Я поклонилась:

– Спасибо, Добрыня.

– Ну, это ж небескорыстно, – пожала плечами та. – Времена нынче тяжелые – каждый витязь на счету, а ты все-таки валькирия.

Я посмотрела ей прямо в глаза. Они лучились смехом:

– Я так и поняла. Скажу, что ты поехала к пуссикетам, – крикнула она, когда я направила Пушинку за развалину…

…

Долгое время зверей Зоны считали выродками. Кто знает, почему? Так было до тех пор, пока Константин Полуликий, скрываясь от преследований княгини Елены, не обрел первого фамилиара. Елена оказалась изменницей, состоявшей в заговоре с Детьми Мрака, желавшими мечников извести. Тогда Константин призвал своих друзей и пошел войной на княгиню – свою жену. Все двенадцать первых витязей погибли и стали смертоносцами, а Елена Проклятая бежала в Зону и погибла от тринадцатого витязя, Анастасии, ставшей впоследствии новой княгиней. Ее фамилиаром тоже был волк…

С трепетом подъезжала я к Избушке. Сия конструкция была сложена из бревен и опиралась на полуметровый фундамент. Привязав Пушинку к коновязи, сперва наполнила ясли овсом и свежей водой. Сказать по правде – я боялась.

Добрыня была права – петля сжималась на шее мятежной валькирии, и спасти меня могло только одно. Мечник, хоть и сродственен Зоне, но покорен суду Княгини, а вот витязь – он отмечен Зоной. Этот странный союз – словно залог нейтральности, залог мира на границе…

«А если никто из них меня не признает?» – думала я, отдирая прогнившую риштовку со стен и потолка. – «Тогда я останусь один на один с двенадцатью разъяренными валькириями. Меня отведут подальше, к Зоне, в заросли селеборнов, похожих на клены, но светящихся в темноте. И там приму бой. Одна – против двенадцати…»

Но если я выйду с Совета в компании фамилиара – валькирии разожмут кольцо, и Ольга, Оленька моя, Олюшка… выпустит меня из своих объятий. Вот только будет ли это к добру или ко злу? Но все одно лучше, чем смерть.

За окном поднялся вой – меня зовут на Совет. Честное слово, не думала, что буду так нервничать, а поди ж ты… Их тоже было двенадцать – по одному от каждой из стай Зоны. Встали полукругом, и в сумерках я видела только их глаза и чувствовала мысли.

Мысли двенадцати волков – как симфония, нечто общее – но в ней выделяются определенные темы. И я почувствовала родную среди двенадцати разных.

Страх и неуверенность, решимость и стремление – кажется, это несовместимо. Но это не так.

Я обошла полукруг и вернулась к его центру. Наклонившись, посмотрела в серые глаза. Там, в их глубине, было понимание. Мы были как отражения в параллельных зеркалах – обреченность, но готовность сражаться до последнего.

Я положила руку ему на голову. Он метнулся ко мне, прижался к коленям и завыл – на долю секунды раньше, чем подало голос все Семейство, подтверждая посвящение.

– Идем, – хмыкнула я. – Теперь ты мой фамилиар.

Я постаралась убраться оттуда побыстрее – валькирии уже чувствовали произошедшее, но расслабляться было рано – могла отреагировать Зона.

Глава 4

Когда хозяйка отпустила меня посмотреть все интересное, я аж фыркнул от радости. Все-таки, в отличие от своего незабвенного братца, я больше с магией дружу, чем с грубой силой. А уж распутывать плетения чужих чар – особое удовольствие.

Осторожно подхожу к воротам и сую нос в траву снаружи. Так и есть – кончик основной нити жалко мерцал рядом с подорожником. Принюхиваюсь и удовлетворенно фыркаю – работа филигранная, носящая отпечаток истинного Мастера, и при всем этом… Очень характерный почерк. Из основы маг вытягивал вверх нити утка до тех пор, пока они не сплетались над домом в кокон, образуя купол. Кстати, там должен еще остаться клубок этой силы, но я, к сожалению, не умею летать. Да это и не нужно. По остаткам основы трудно вычитать имя мага, но… Но такая конструкция уже висела как-то над домиком в роще Семейства и пахла так же. А в домике… Как же ее звали-то? Ах, да, именно. Елена. Кстати, помнится, на Совет она так и не попала. Пахла невкусно.