Предпоследний день грусти - [35]

– Неужели, чтобы вернуться назад, необходимо проделать такой путь? Не проще ли остаться на месте? – спросила я у нее.

Она промолчала в ответ. Она была нема. И в это мгновенье. Своей божественной красотой. Своей порочной чистотой. Своим вызывающим обаянием. Она вдруг напомнила мою мать. Моя мама так и не смогла вернуться назад… Наверно, ей не хватило сил. Силы ее иссякли по дороге. Если они вообще у нее когда-либо были…

Мой замок постепенно заполнялся музыкой. Каждый день его каменные стены окрашивались в самые разные музыкальные цвета. И каждый день количество нотных листов увеличивалось. И вскоре ими было завалено все мое каменное царство.

Нотные листы, как смерч, кружились в мой комнате. Ими был засыпан пол. Они прилипали к стенам. Они поглощали мои вещи. И когда я поняла, что они вот-вот доберутся и до меня. И моего инструмента. Я решила, что пришло время покинуть свой маленький каменный мир. И я его покинула.

Слава пришла ко мне очень быстро. Наверное, потому, что я всерьез не задумывалась о ней. И к ней всерьез не стремилась. И слава – было самое легкое, что далось мне в этой жизни. И это было странно. Я плохо училась в школе. И консерватории. Когда несколько раз ставился вопрос о моем отчислении. И, если бы не Мишка Грачев, который фактически за меня учился, я бы так и не получила лучшего музыкального образования. Я равнодушно относилась к искуству. И считала потерей времени срьезно задумываться о нем.

И вдруг вокруг моей музыки разрослась страшная шумиха. Вокруг кричали на все лады, что я создала новый тип музыкального произведения. И ничего подобного в истории музыки не было. Моя музыка произвела ошеломляющее впечатление во всем мире. Я не считала ее образцом. И новшеством не считала. Просто моя музыка напоминала этот мир. Она была копией, проекцией этого мира. Выражала его настроение. Его инстинкты. Его слабости. Его боль.

Я не могла с точностью определить – так уж ли мне нужна была слава. Но скорее всего – да. Несмотря на излишний шум. Излишние хлопоты. Что меня всегда раздражало. Я отлично усвоила. Что слава может мне подарить необходимые вещи в жизни. Свободу. Одиночество. И достаток.

У меня появилась масса поклонников. Но я с трудом различала их. Мое сердце уже не реагировало на любовь. Видимо, в свое время я ею вдоволь пресытилась. И моя любовь перешла на работу. И я ни разу в жизни об этом не пожалела. Я по-прежнему жила по эпикурейским законам. Но при этом уже служила исключительно себе.

И все-таки моя музыка меня до конца не устраивала. Несмотря на трагизм моих произведений. Женственность. Неуравновешенность. Обаяние. Мне в них что-то не нравилось. Меня не покидало ощущение. Что моя музыка. Как бы вбирая в себя все человеческие качества. Достоинства и пороки. Так и не добирается до самого человека. И от этого моя музыка выглядела разодетой. Разукрашенной. И за этим трудно было уловить ее истинное лицо. И это понимала только я. И злилась на себя. И на свою несовершенную музыку.

И в один день меня осенила идея. Я дрожащей рукой прикурила сигарету. И взволнованно, широким шагом прошлась по комнате. Музыка! Звуки, шумы, наслоение аккордов и ритмов. Все это оболочка. Которую безусловно нужно создать, разукрасить, отшлифовать. И для этой процедуры нужен не менее чем талант. Но это далеко не все. Человек! Мне необходим был для работы человек. Реальный, конкретный. Со своим прошлым. Которого я хорошо знала. И если человек будет. Победа моя обеспечена. И жизнь моя не пройдет даром.

Я почувствовала себя скульптором. И для работы необходима была натура. И я резко оглянулась. И встретилась с глазами моей матери. Которые удачно изобразил на портрете известный в прошлом художник-иконописец. Этот портрет всю жизнь простоял на полу. Но только сегодня я сумела его разглядеть. И больше всего в нем меня поразили глаза моей матери. В них была такая смесь, казалось бы несочетаемого, совершенного и несовершеного. Что я поразилась.

Глаза моей матери напоминали мою музыку. И я вплотную приблизилась к этому портрету. И уже только у него я могла спросить. Что хотела. Потому что он был единственным, что осталось от мамы. И мне казалось. Что я слышу ее ответ.

– Где выход, мама?

– Выхода нет.

– И любви нет, мама.

– Но ведь что-то бывает?

– Музыка. Это мой выход. Ты его отвергла.

– Я его отвергла. Чтобы сумела найти его ты. Я дала тебе этот шанс. Даже если это ошибка.

– Это не будет ошибкой. Я обещаю, мама…

Мама… Сонные звуки музыки. Оттепель. Завтра уже весна. Мои холодные руки. Запах мятного кофе. Осторовок земли посреди хаоса и смерти. Небесный цвет твоего ожерелья. И завтра должна быть весна. Но наступит ли она? Если тебя нет, мама…

Вся моя прошлая музыка была лишь упражнением. Этюдом. К будущему. К настоящему произведению. Которое я решила посвятить матери.

И я вновь укрылась в своем каменном царстве. Отказалась от концертов. Гастролей. Встреч. Конкурсов. И с огромным наслаждением. Огромным вдохновением принялась за работу. Я вспоминала мельчайшие подробности лица матери. Мельчайшие подробности ее жизни. И как посторонний набюдатель оценивала прожитые ею мгновенья. И не судила их. А выносила на суд. Через музыку. На суд. Или на оправдание. Это мне пока было неизвестно. И я вспоминала свое детство. И тщеславного кота Жана. И милого, доброго отца. И красавчика Мака. И южное море. И свою подругу Афродиту. И я купалась в этом прошлом. Иногда любя его. Иногда презирая. Но никогда – не жалея о нем. И я разбирала мамины архивы, записи, письма. И образ ее не открывался передо мной совершенно новой стороной. А утверждался мною. И я радовалась, что не ошиблась. Не ошиблась, что решила создать именно ее портрет. И портрет моей матери станет непременно портретом просто Женщины.