Запускаю пар, температура постепенно дойдет до восьмидесяти семи градусов, и хватит, выше нельзя. При этих градусах — конец реакции. Обогрев тогда выключу, и до шестидесяти градусов аппарат медленно остывает сам. Тогда уж в аппарате новое вещество — этот самый аспирин будет крутиться в мутной уксусной кислоте. Когда градусник шестьдесят градусов покажет, включу искусственное охлаждение — для быстроты остывания. При двадцати градусах из раствора начнут выскакивать кристаллы, я люблю смотреть — они метелью снежной кружатся и вихрятся, страсть красиво!
Антон одним глазом, по-птичьи смотрит через иллюминатор внутрь второго аппарата и жестом подзывает подсобницу: аспириновая каша бродит кругом, урчит и пузырится.
Смотри, при восемнадцати градусах весь аспирин вылез из раствора, сплошная гуща болтается теперь в аппарате. Останавливаю мешалку, отвинчиваю, наверху вот этот круглый флянец, вставляю и навинчиваю выгрузочную трубу, она достает до дна. На конец трубы надеваю гибкий рукав и тащу к центрифугам — видишь, зазмеился, протянулся удавом? Всовываю шланг в желоб, он раздваивается к обеим центрифугам, я «штанами» этот желоб зову, похоже, верно? Задвижка есть: хочешь — гуща в первую центрифугу пойдет, хочешь — во вторую. Штаны — мое изобретение, слышишь?
Нажимаю кнопочку — звонок машинисту, чтобы сжатый воздух дал в аппарат, давлением выдавит гущу в трубу и по шлангу в центрифуги. Следи теперь внимательно, не зевай: как добежала аспириновая жижа до отметки, мигом перекрывай задвижку — пусть в другую центрифугу идет, тоже до отметки. Даю звонок машинисту: хватит пока, выключай давление! Видишь, сколько возни с одной выгрузкой? В одном аппарате аспириновой гущи на шесть центрифуг хватает. И не забудь, пока возишься с центрифугами, вытащить из аппарата выгрузочную трубу и пустить мешалку, иначе, пока время пройдет, остальная гуща намертво затвердеет, ничем не вытащишь, не выцарапаешь, и считай — потеря аспирина огромная.
Теперь берегись, самое трудное предстоит: запустить центрифуги. Включаю рубильник. Опасность в чем? Сметанная гуща болтается туда-сюда и неустойчивость создает. Иногда барабан бить начинает, и до того ужасно, что весь аспирин выкидывает наружу. Поэтому и фанерой обшито, чтобы весь цех не обляпать. Вообще этого ни за что допустить нельзя — выключай скорее, пусть барабан успокоится, а когда успокоится, тогда снова включай. Сейчас пары самые ядовитые летят — беги лучше на улицу, а то задохнешься.
Центрифуги вертятся бешеной каруселью, тысяча оборотов в минуту. За час отжим аспирина заканчивается. Для Антона наступает самый волнующий момент: набрать пробу отжатого аспирина и снести в лабораторию. «Пригляди тут, в цехе», — хмуро приказывает Антон подсобнице.
Лаборантка растворяет щепоточку аспирина в спирту и пипеткой добавляет в пробирку раствора две-три желтые капли треххлористого железа. Нет в аспирине следов салицилки и посторонних примесей — раствор остается бесцветный и прозрачный. Есть примеси — раствор мутнеет и окрашивается в чернильный цвет. Антон, не скрывая своей тревоги, следит за каждым движением лаборантки. Неудачный результат случается не часто, но если случается, то Антон шумит, обвиняет лаборантку в небрежности, заставляет заново сделать анализ.
Вот работа Антона Васильева в бесконечном повторении. Таскает бутыли и ящики. Загружает аппарат. Регулирует обогрев. Записывает температуру. Выгружает аппарат. Канителится с центрифугами: пара первая, пара вторая, пара третья. Проба на анализ из каждой центрифуги. Перегрузка сырого аспирина в сушилку. Возня с каждой полкой в сушилке — шевели, перелопачивай. Просеивай сухой аспирин, размалывай руками комки. Упаковывай просеянный аспирин в пакеты по пять килограммов, ни грамма больше, ни грамма меньше.
Лена познакомилась с Антоном, когда работала еще в лаборатории. У них раза два были столкновения из-за анализов. Потом Лена оказалась у Антона в подчинении, он был доволен и считал, что Лену понизили в должности, девчонка провинилась, что-нибудь напортила, за ней контроль нужен.
Терпеливейшим старанием, отнюдь не красивыми незабудковыми глазами и улыбкой, обнажавшей необыкновенные зубы, Лена добилась признания. Однажды утром Антон назвал ее дочкой и сказал:
— У меня дома три доченьки, здесь, в цехе, ты четвертая, самая большая, старательная умница.
Враз оборвались нудные йотации, брюзжания, ворчня. По-прежнему он в любую удобную минуту заговаривал с ней, однако это был уже другой разговор — дружелюбный, ласковый, дружеский. О чем Антон говорил? Конечно, об аспирине, только о нем. К своему удивлению, Лена заметила: она могла слушать аппаратчика часами, иногда увлекаясь смыслом, иногда развлекаясь формой его разговора. Удивительный дядька, хороший и наивный, большой ребенок, говорила она Борису. Мне таких не приходилось встречать.
— Он любит, любит цех, будто живое существо! — удивлялась Лена, услышав разговор Антона с алюминиевым аппаратом, который он хвалил за аккуратность. В другой раз он ругал центрифугу за непокорность — барабан опасно бился о стенки, и Антон немало времени потратил, пока вращение стало ровным.
