Предел прочности. Книга третья - [17]

- Слишком молоды, чтобы понять, - проскрипел док.

- Понять, что вы не судья и даже не следователь? В вашу компетенцию входит лечить людей, заботиться об их здоровье, а вы с какого-то хрена взялись выносить приговор.

- Я бы попросил выбирать выражения.

- Выбирать? – так хотелось заорать в пустой больничной палате, что мой голос не выдержал и дал петуха. - О, док, поверьте, я тщательно подбираю слова. И термин «хрен» наиболее мягкий из существующих, который могу здесь употребить, - смотрю на морщинистое лицо, на вечный прищур водянистых глаз старика. С трудом сдерживаюсь, дабы не наговорить лишнего. Оно того не стоит, и легче от ругани не станет, точно знаю. Поэтому старательно спокойным голосом договариваю: - не хочу ворошить старое, но одна мысль не покидает меня: что, если бы рядом не оказалось другого врача? Позволили бы мне умереть? Только потому, что кто-то указал пальцем и крикнул: «эй, смотрите, это насильник, ату его»?

Док ничего не ответил на это, молча развернулся и ушел. Больше в палату он не возвращался.

Впрочем, долго скучать одному мне не дали: в гости пожаловали господа дознаватели. Складывалось ощущение, что за дверью выстроилась целая очередь, только и ожидая, когда доктор Мартинсон даст отмашку.

Кого-то интересовал рассказ о событиях на борту, в мельчайших деталях и подробностях. Другой показывал множество фотографии, требуя опознать лица: тысячи людей мелькали на экране планшета, так что рука под конец листать устала. Третий пришел с мини проектором, вывел схему «Хрустальной Принцессы» на белую стену и попросил показать маршрут перемещения. Знать бы его самому. Если в начале еще что-то мог вспомнить, то последние дни пребывания на борту превратились в сплошной кошмар: мешанина из реальности и галлюцинаций, порожденных горячечным бредом. Чего удивляться, если температура тела в момент обнаружения была за сорок, а кровь как никогда приблизилась к точке закипания.

Только товарища со схемой корабля подобные детали мало волновали: он мучал меня остаток дня, потом пришел на следующий, и еще раз, так и захаживал до конца недели. Кроме него были юристы с бумагами о неразглашении, странный дядька похожий на психолога, интересовавшийся переживаниями и мыслями по поводу. Чего мне переживать: лежу в мягкой постели, где вдоволь кормят и поят. Все лучше, чем ползать по бесконечным трубам и держаться на одних печеньках и мыслях о воде.

Последним пришел Хорхе Леши: вечно помятый и, если судить по щетине, толком не спавший четвертые сутки. Рубаха торчит, волосы всклокочены, одни глаза горят живым блеском.

- Почему я не удивлен, - заявил он с порога.

- Наставник, какими судьбами? Снова дверью ошиблись?

Хорхе сел на стул и откинувшись на спинку, вальяжно развалился.

- Во-первых не смешно, - заявил он, - а во-вторых я не твой наставник.

Как так? Видимо, вопрос легко читался на моем лице, поэтому Хорхе счел нужным пояснить:

- Выпуск состоялся несколько дней назад, добро пожаловать в новую семью, детектив.

Перед глазами пробежала целая череда событий из прошлого. Вот я на последнем звонке, стою на импровизированной сцене в школьной столовой и вместе с другими учениками пою грустную песню про учителей и про расставаться пора. Степаныч - директор школы, мужик строгий, но справедливый, жмет руку и требует не посрамить честь школы в «этих институтах». Он последние полгода только об этом и говорил, стоило попасться на глаза в коридоре. Исключительно мне одному, словно на Воронове эта самая честь и держалась.

Новая картинка, где я впервые переступаю порог казармы, ищу следы иномирья в каждом флакончике. Знакомство с Вейзером, первая пьянка группы, пловец-расист и разговор с Ловинс на берегу ночного озера. События мелькают одно за другим, проносятся перед глазами: хорошие и плохие, веселые и не очень. Четыре года отучился в академии, долгих четыре года, чтобы лежа в больничной палате поставить жирную точку. Не кидать мне четырехугольную шапочку-конфедератку в воздух, не выходить под аплодисменты за дипломом или как у них здесь положено. Не быть на выпускных фото, не слушать нудную речь Носовского и оказаться в стороне от праздника, который заслужил.

А еще я пропустил заключительную пьянку группы. Самую последнюю, ради которой сняли целый особняк в курортной зоне, и куда меня в кои-то веки сподобились пригласить. Сам Мэдфорд снизошел до общения, попросив:

- Воронов, никакого самогона. Еще не хватало, что бы жирный нажрался и начал метать топорики в МакСтоуна.

Я все пропустил… все торжественные мероприятия. В памяти о выпускном останется разве что бесконечно длинная труба и ветер в рожу.

- Было круто?

Не уточняю, что именно, но Хорхе без лишних подсказок понял, о чем идет речь:

- Было круто.

Всегда ценил наставника за прямолинейность, но иногда так хочется, чтобы он соврал. Сказал бы, что мероприятие было скучное, насквозь пропахшее казенщиной, а из самого веселого была часовая речь Альберта Михайловича, навивающая скуку и разрывающая рты в непомерной зевоте.

Заметив мою поникшую физиономию, наставник, теперь уже бывший, заметил:

- Поздравляю с очередным званием. Теперь у тебя гордое Z-5.