Предчувствие - [44]

– Стихи Скунса? – кувырнется Борислав, лопнув от изумления.

– Да, его стихи, – невозмутимо ответит Евгений. – Почему бы и нет?

– Так вот еще что… И как ты их оценишь? – спросит Борислав.

– Не слишком высоко, – признается Евгений. – Но все зависит от обрамления, контекста, тематического фона, при должном соседстве это вполне пройдет под знаком «новой наивности». Да что говорить, вот взгляните на предварительный набросок содержания.

Он протянет коллегам помятый листок. Зычный и Стрекуло удивятся не только солидному для никому не известного автора объему текстов Георгия Скунского (целых пятнадцать страниц, предваренных заголовком «Избранное»), но и присутствию в предполагаемом оглавлении стихов, написанных кем-то по кличке Kokos (цикл «Блеск в глазах»), они тут же поинтересуются, кто это. Шакуршинов пристыдит коллег узостью кругозора и охотно поделится собственной готовностью открыть литературной публике тексты молодого рэпера и акциониста. Вон она – свежая кровь, кипящая актуальность. Да, конечно, если взвесить на поэтическом безмене вирши автора по прозвищу Kokos и стихи, к примеру, Веры Муверовой, то чаша весов с наследием последней, скорее всего, перевесит, чего уж шило в мешке таить (если еще она даст согласие на публикацию). Но зато отныне на страницах «Гуманитарной прагматики» станут скрещивать шпаги самые разные стили!

Подобным образом и заструится непринужденная редакторская беседа, переходящая в бурную полемику. Несложно вообразить ее, не правда ли? Но давайте руководствоваться благоразумием и потому не станем приводить разговор целиком. Даже не умоляйте![33]

Лучше осмотримся по сторонам.

Взгляните, кто это там в дальнем темном углу? Неужели еще один молодой знакомый? Его легко узнать по бороде. Мы готовы биться об заклад, что это Мустафа Гончарски. Вот так встреча! Обхватив голову руками, он будет сидеть один на один с бутылкой портвейна. Ничего нового. Но позвольте рассказать о другом грустном происшествии. Оно приключится с ним завтра (то будет позавчера, если продолжить смотреть на происходящее из более отдаленного будущего). Как только мы разберемся с этим вопросом, издатели смогут спокойно продолжить беседу.

В дело будет замешана дама: несравненная, пахнущая свежестью, улыбчивая Вероника Преоль. Вспомните ее кудряшки! Бедняга окажется по уши влюблен в нее и оттого не способен отличить издевательство от флирта, ехидные подхихикивания от искренней улыбки. Увы, чувство будет безответным. Преоль продемонстрирует редкое бессердечие. Вот что произойдет: назначив стареющему (будем наконец честны) поэту свидание на небольшой, с позволения сказать, площади у входа в лохматый, заросший ежевикой и шиповником парк, Вероника пригласит к тому же питьевому фонтанчику (давно сломанному) другого стихотворца – Париса Небова, один вид которого, несомненно, вызовет у Гончарски, считающего его легкомысленные вирши верхом мерзости, чувство страшного унижения. Так вот, в планах вечно хихикающей Вероники – протянуть руку Парису и, ненароком заметив несчастного Мустафу, с усмешкой сказать: «Ой, да ведь его кудлатая борода сейчас сплетется с веткой шиповника!» Верх бесчеловечности, не так ли?

Существуй на свете справедливость, откуда взяться наглецам? Но нет, Мустафе не суждено будет сорвать маску с Вероники, и вот почему: выйдя из автобуса, он поскользнется и, как назло, так извозюкается, что способен будет вогнать в дрожь даже родную мать, а она, заверим вас, отнюдь не робкого десятка. Перо с трудом поднимется описать его страдания! Дело в том, что самый длиннобородый поэт распластается, как неуклюжая жаба, как свалившееся от сильного ветра огородное пугало, как перезрелое яблоко, расквашенное оземь. Больно, горько смотреть на эти мытарства, на это дешевое посмешище. Он плюхнется в самый центр грязной лужи и, купая щеки в коричневатой жиже, в отчаянье станет жевать размякшую глину, наконец взаправду узнав, каков он на вкус – хлеб скорби. Лучше б ему не подниматься и укрыться в ближайшей канаве до наступления полной темноты, но упрямый осел встанет – с неуклюжестью ребенка, впервые поднимающегося на ноги. Жалкие остатки его шарма будут в буквальном смысле втоптаны в грязь. С бороды и ушей этого неряшливого хлопца начнет сползать коричневая слизь, в ботинках зачавкает вода, а купленный на последние деньги букет роз превратится в нечто вроде смердящих внутренностей сгнившего осьминога. Да, нечего сказать, бедняга окажется загажен по самые уши.

Как раз в этот момент в кадре появится Преоль. Вид грязного чудовища вызовет у нее такое омерзение, что все планы рухнут. Посудите сами: в этом контексте фраза о ветке шиповника утратит всякий смысл, а подходящих слов наготове не окажется (в экспромтах поэтессы далеко не всегда сильны). Отчаянно сожмурив глаза, Мустафа поймет, как некстати это падение в дерьмо прямо на глазах своей без пяти минут girlfriend. Застынет в ущербной, предельно жалкой позе, упрочив репутацию безнадежного доходяги и своеобычную неспособность на сколь-либо грациозный жест. Раззявившего варежку Париса этот горе-Ахиллес даже не заметит, а о коварстве возлюбленной, конечно, не будет и мысли. Гончарски обвинит во всем только себя. Потерпеть такое унизительное поражение! Не будем утверждать наверняка, но не исключено, что в его глазах блеснут слезы. Да уж, поглядите, вид и впрямь такой, точно вот-вот нюни распустит. Не скажем за всех, но нам определенно захочется всплакнуть вместе с ним. Вас-то вряд ли пробьешь на сострадание такими мелочами. Да, жалости к валяющимся в грязи пьянчужкам мало у кого займешь. Эх, будь он в силах, покупая букет, заглянуть на один час вперед и предвидеть свое бедствие! Да что тут говорить!.. Конечно, этот вечер (позавчерашний, если брать за точку отсчета описанное выше литературное совещание, хотя такими теперь будут для него все вторые половины дней) Мустафа тоже проведет наедине с бутылкой портвейна. Обхватив голову руками. Или уронив голову на руки. Нет, не навеселе, это слово не подойдет. В глубочайшей горечи. С мышами в сердце. Вот так точнее. Да, подчас жизнь безжалостна к поэтам. Ничего не попишешь (простите за случайный каламбур).