Предчувствие - [17]
Икнув, продолжит:
– С другой стороны, возможно, оно и хорошо, что пялится, вдруг хоть чем-то заинтересуется. Все отложится, все подойдет к чему-то. Терпенье и труд все переберут. По кирпичику, глядишь, домик и сложится. То, что мы не поймем, надо думать, вы разгадаете. А? Судьба – такая ведь штуковина: чему быть, тому не миновать, полетим мы ей навстречу, станем пригораживать к ней шалашики наши, на ее земельке существовать, в любом из углов наша воля забиться – уж где кому вздумается, каждый сам вроде как решит, но куда забредешь, куда попадешь – все равно все тут наперед известно, ей – не тебе, так-то, братишка. В общем, поменьше говори, побольше услышишь. Так что уж пусть пойдет все своим чередом, по заведенному порядку, как часы тикающие, в механизм их лучше не суйся – перемелет в пыль тебя, дурака, и оглянуться не успеешь. А если вырвешься из железных лап да побежишь, словно петух ощипанный, так уж радуйся пощаде, что так, а не иначе все. И механизм тут винить смысла нет ни малейшего, так или не так? Он по своему плану играть намерен, тебя учитывать не обязан ни разу, так я скажу. Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами. Или вот иногда мысль придет: чтó мне, старику без пяти минут, – где лягу, там и закопают, велика ли разница? Или же так – плюнуть на все, да и дело с концом. Две жизни ведь не проживешь, как ни крути. А пока живехонек еще, махну куда-нибудь на край света, на рыбалку, в палатке буду рассветы-закаты встречать, воду пить из ладони, птиц слушать, красота ведь! Вот ведь все как: с какой стороны посмотреть. Выше головы все равно ведь не прыгнешь. Так не будет, а уж как-нибудь да будет. Почем знать? Согласен? А?..
Если подневольный слушатель, которому все это время придется делать вид, что его стакан с чаем еще не до конца пуст, а пейзажи за окном еще немного различимы, и сможет пробормотать что-то в ответ, то настолько тихо, что его слова заглушит стук колес, поэтому вероятнее всего он предпочтет ограничиться кивком. Когда же нежданный собеседник наконец отлучится в уборную, Петр, растеряв остатки своего ангельского терпения, тут же прекратит всматриваться в серебристую ручку подстаканника (из-за не в меру затянувшегося монолога нашему герою придется изучить все ее серебристые изгибы, мерцающие на фоне ночной гуаши) и ясно осознает, что настал час бежать. Да, не станем скрывать и это малодушие: наш герой самым позорным образом ретируется, посчитав драп единственно верным решением. Будет таков, одним словом.
Возвращение в полумрак и духоту пассажирских вагонов не посулит ничего радужного, напротив – пробудит самые хмурые мысли. Спящие люди покажутся столь же неприятными, как недавно они же бодрствующие, пожалуй даже какими-то жутковатыми. Пробираясь в полумраке, он почувствует себя кем-то вроде героя небезызвестного поэта, неспособным продвинуться дальше первой части мрачноватой комедии и в придачу лишенным провожатого (не считать же таковым прикорнувшего у кофеварки долговяза в синем пиджаке с криво нашитыми погонами). Разящие чесноком и перегаром рты, упрямо свисающие над головой носки (удвоенные тенями), потрескавшиеся губы (как он разглядит их?! завидная наблюдательность!), ботинки в лепнине грязи, покачивающиеся, словно связки бурых луковиц, головы, беспорядочные хрипы – все вновь предстанет в привычном, но одновременно как-то по-особенному гротескном естестве. В замкнутом концентрационном пространстве они напомнят не то каторжан, не то пациентов лечебницы. Редкие негрезящие с глазами затравленных зверьков почти прервут уже свое пьяное бормотание. Не станем развивать скучные сюжеты. Позволим себе упомянуть лишь одно событие: ногтистая рука выронит на пол бутылку, и сверкающие в свете ночника осколки, как хлопья щедрого салюта, посыплются во все стороны, а ползучая жидкая ржавчина пятнышко за пятнышком начнет завоевывать крапинки обшарпанного пола. Коричневая рука несколько секунд провисит в темном воздухе и внезапно решится на поразительно обреченный, тщетный в своей абсурдности жест: схватив со стола единственную тоненькую салфетку, развернет ее и опустит в самый центр расширяющейся на глазах лужи, надеясь приостановить таким образом бурые потоки. Надо ли говорить, что бумажка мгновенно будет размочалена и поглощена темно-рыжеватой жижей, словно плот, угодивший в самую сердцевину Мальстрёма. Лихорадочное шипение, бегущие синие тени. Покинем их.
Добравшись до своего отсека, Петр с облегчением отметит, что карточная игра (поверите ли?) завершена. Окаменевшие сокамерники уже давно будут спать, в кромешной, ползущей по глазам темноте лишь сопение и храп выдадут присутствие грузных тел. Забравшись на свою полку, он в предвкушении полуночного чтения зажжет светильник над головой, но желклый, едва приметный, глумливый огонек полумертвой лампочки не оставит никакой надежды для мыслей о книге. В воздушной саже будут с трудом различимы даже очертания собственных рук. В отчаянии он повернется на бок, пытаясь разглядеть что-нибудь за окном, и на его удачу как раз в этот момент там промелькнут сигнальные огни проносящегося мимо полустанка – несколько прощальных сияющих полос, исчезновение которых ознаменует окончательное погружение во тьму. Покажется только, что одно из этих быстрых пятен – по пояс голый старик, держащий в зубах фонарик. Актер шаманского театра, выплевывающий проклятия вослед грохочущему железному чудовищу. Промельк его нездорового лица, подсвеченного красноватым мерцанием.
«Пустырь» – третий роман Анатолия Рясова, написанный в традициях русской метафизической прозы. В центре сюжета – жизнь заброшенной деревни, повседневность которой оказывается нарушена появлением блаженного бродяги. Его близость к безумию и стоящая за ним тайна обусловливают взаимоотношения между другими символическими фигурами романа, среди которых – священник, кузнец, юродивый и учительница. В романе Анатолия Рясова такие философские категории, как «пустота», «трансгрессия», «гул языка» предстают в русском контексте.
«В молчании» – это повествование, главный герой которого безмолвствует на протяжении почти всего текста. Едва ли не единственное его занятие – вслушивание в гул моря, в котором раскрываются мир и начала языка. Но молчание внезапно проявляется как насыщенная эмоциями область мысли, а предельно нейтральный, «белый» стиль постепенно переходит в биографические воспоминания. Или, вернее, невозможность ясно вспомнить мать, детство, даже относительно недавние события. Повесть дополняют несколько прозаических миниатюр, также исследующих взаимоотношения между речью и безмолвием, детством и старостью, философией и художественной литературой.
Что нового можно «услышать», если прислушиваться к звуку из пространства философии? Почему исследование проблем звука оказалось ограничено сферами науки и искусства, а чаще и вовсе не покидает территории техники? Эти вопросы стали отправными точками книги Анатолия Рясова, исследователя, сочетающего философский анализ с многолетней звукорежиссерской практикой и руководством музыкальными студиями киноконцерна «Мосфильм». Обращаясь к концепциям Мартина Хайдеггера, Жака Деррида, Жан-Люка Нанси и Младена Долара, автор рассматривает звук и вслушивание как точки пересечения семиотического, психоаналитического и феноменологического дискурсов, но одновременно – как загадочные лакуны в истории мысли.
«Прелюдия. Homo innatus» — второй роман Анатолия Рясова.Мрачно-абсурдная эстетика, пересекающаяся с художественным пространством театральных и концертных выступлений «Кафтана смеха». Сквозь внешние мрак и безысходность пробивается образ традиционного алхимического преображения личности…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.