Предчувствие - [10]
Дело в том, что циферблатов здесь два: под круглым, заметным издалека внимательный прохожий тут же обнаружит второй, поменьше и, наоборот, вовсе даже квадратный. Первый на фоне простенького-казенного можно даже назвать старинным, но откуда возьмется уверенность в том, что он старше? Кто всерьез рискнет заявить, что циферблаты не одногодки? Однако главная интрига в другом: перед любым решившим свериться с арочными часами встанет неизменная проблема – с какими именно сверяться, по каким обязан жить город? Ведь большой круг покажет одно время, а стрелки крохотного квадрата непременно отстанут или опередят великана, причем, вполне вероятно, на несколько часов. Ясное дело, скажет какой-нибудь зевака, доверять нужно круглым – тем, что еще издали приметны. Что за наивная поспешность! А вдруг нет? Вдруг именно маленькие – не что иное, как уточнение показаний, передаваемых большими? (Наподобие ребенка, поправляющего ошибки забывчивого деда.) Не зря же они тут! Кстати, кто сможет вспомнить, почему так? А? Только не предлагайте смехотворную версию, что под одними часами должна быть табличка с названием городка, а под вторыми – с надписью «Столица», ну, как принято делать в уважающих себя вокзальных залах или отелях, чтобы упростить для жителей и приезжих способ сверять время со столичным. Ага, еще помечтайте, что со дня на день якобы украденные подписи непременно вернут на места!
Петра, конечно же, раздражат оба циферблата, а разница в их показаниях покажется ничтожно малой на фоне самой механистичности движения стрелок. Слишком многому захочется возразить. Ведь разговору о различии должна предшествовать уверенность в правильности способа измерения, а внутри себя он не обнаружит даже убежденности в том, что время в принципе нужно исчислять, что само это исчисление – не роковая ошибка. Да и посудите сами, откуда возьмется нелепая вера в равномерность движения секунд у того, чье сердце вот-вот выскочит из груди, переполненной чувством «уже не здесь» (нетерпение станет нарастать), всей этой лавой блаженства и ужаса, радости и отчаяния, нет – все-таки радости, да чего угодно, но только не имеющего дела до той нудной комедии, которую упрямо продолжат разыгрывать механические часовые двойники; повторим: откуда? Для того, чье желание уехать окажется будущим, вторгшимся в сегодня – ворвавшимся раньше, чем успеет наступить. Для того, кто движим тем, чего еще нет, – ведь его прошлое внезапно обнаружится как начинающееся из будущего. Для того, кому возможное уже готово заменить реальное, кому эфемерное станет бесконечно дороже прочного. Действительное, настоящее (как и все нагромождения прошлого) – лишь крохотная, ничтожно малая версия допустимого, но, увы, способная заслонить его для невнимательных глаз, как близко поднесенная к зрачку пивная пробка, загораживающая солнце. Он опять задумается о бесконечности, открывающей саму вероятность свершения событий, которые, скорее всего, никогда и не соберутся произойти.
Нет же, бойтесь реального, оно – ложь. Оно – лишь эффект возможного, без которого исчезнет даже повод для разговора о нем. Нереализуемое всегда будет включать выполнимое, и оно куда реальнее, только это реальность совсем другого порядка; осуществленное – лишь его нелепая, неизменно негодная копия. Но прохожие, конечно, не станут оборачиваться на этот юродивый зов, они будут все так же комично семенить, как герои немого кинофильма, впрочем, останови любого из них и справься о том, который час, так каждый с уверенностью что-нибудь ответит, а если и ошибется, то совсем чуточку, для надежности даже взглянет на наручные часы (Петр никогда не нарушит клятву не носить их) и с радостью даст ответ сумасбродному чудаку, не удосуживающемуся следить за временем. Что, простите? Следить за временем? Кто-то еще способен понимать смысл этого выражения? Определять, наверстывать, терять – очевидно, и эти слова не подойдут. Впрочем, точно такая же смехотворность – все эти формулы вроде «Подумай о грядущем», «Строй свое будущее уже сейчас». Такое сгодится разве что для рекламных и политических лозунгов. Но они будут спешить, эти ненужные слова, им надо куда-то успеть до конца дня, они забудут, что вполне достаточно и часа, чтобы несколько раз пересечь по диагонали алфавитный городок, нет – об этом нельзя задумываться, ибо тогда вся скапливавшаяся годами история превратится в бессмысленный пролог невесть к чему. А этого нельзя допустить, ведь тогда утратится основание, начнется хаос. Пусть уж лучше новые страницы новых дней будут подшиваться к пожелтелому архиву, укладываться на пыльные полки, с которых их уже никто никогда не достанет, пусть кипы макулатуры разрастутся еще больше, пусть они назовутся историей, культурой, цивилизацией. Пусть лучше все станет близиться к финалу, и, хотя финал будет то и дело откладываться, пусть лучше так, чем остаться наедине со страшным, скрипящим откровением. Нет, они не станут слушать, побегут еще быстрее, будут нестись сломя голову, словно стремительно соскальзывающие с циферблата знаки, пока наконец не оступятся, запыхавшись, и не упадут с разбегу в отверстую могилу – ведь для них даже эта яма всегда приготовлена заранее. Часы навсегда останутся способом сбежать от грядущего, воспринимаемого как враг, как угроза.
«Пустырь» – третий роман Анатолия Рясова, написанный в традициях русской метафизической прозы. В центре сюжета – жизнь заброшенной деревни, повседневность которой оказывается нарушена появлением блаженного бродяги. Его близость к безумию и стоящая за ним тайна обусловливают взаимоотношения между другими символическими фигурами романа, среди которых – священник, кузнец, юродивый и учительница. В романе Анатолия Рясова такие философские категории, как «пустота», «трансгрессия», «гул языка» предстают в русском контексте.
«Прелюдия. Homo innatus» — второй роман Анатолия Рясова.Мрачно-абсурдная эстетика, пересекающаяся с художественным пространством театральных и концертных выступлений «Кафтана смеха». Сквозь внешние мрак и безысходность пробивается образ традиционного алхимического преображения личности…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Что нового можно «услышать», если прислушиваться к звуку из пространства философии? Почему исследование проблем звука оказалось ограничено сферами науки и искусства, а чаще и вовсе не покидает территории техники? Эти вопросы стали отправными точками книги Анатолия Рясова, исследователя, сочетающего философский анализ с многолетней звукорежиссерской практикой и руководством музыкальными студиями киноконцерна «Мосфильм». Обращаясь к концепциям Мартина Хайдеггера, Жака Деррида, Жан-Люка Нанси и Младена Долара, автор рассматривает звук и вслушивание как точки пересечения семиотического, психоаналитического и феноменологического дискурсов, но одновременно – как загадочные лакуны в истории мысли.
«В молчании» – это повествование, главный герой которого безмолвствует на протяжении почти всего текста. Едва ли не единственное его занятие – вслушивание в гул моря, в котором раскрываются мир и начала языка. Но молчание внезапно проявляется как насыщенная эмоциями область мысли, а предельно нейтральный, «белый» стиль постепенно переходит в биографические воспоминания. Или, вернее, невозможность ясно вспомнить мать, детство, даже относительно недавние события. Повесть дополняют несколько прозаических миниатюр, также исследующих взаимоотношения между речью и безмолвием, детством и старостью, философией и художественной литературой.
Все, что казалось простым, внезапно становится сложным. Любовь обращается в ненависть, а истина – в ложь. И то, что должно было выплыть на поверхность, теперь похоронено глубоко внутри.Это история о первой любви и разбитом сердце, о пережитом насилии и о разрушенном мире, а еще о том, как выжить, черпая силы только в самой себе.Бестселлер The New York Times.
Из чего состоит жизнь молодой девушки, решившей стать стюардессой? Из взлетов и посадок, встреч и расставаний, из калейдоскопа городов и стран, мелькающих за окном иллюминатора.
Эллен хочет исполнить последнюю просьбу своей недавно умершей бабушки – передать так и не отправленное письмо ее возлюбленному из далекой юности. Девушка отправляется в городок Бейкон, штат Мэн – искать таинственного адресата. Постепенно она начинает понимать, как много секретов долгие годы хранила ее любимая бабушка. Какие встречи ожидают Эллен в маленьком тихом городке? И можно ли сквозь призму давно ушедшего прошлого взглянуть по-новому на себя и на свою жизнь?
Самая потаённая, тёмная, закрытая стыдливо от глаз посторонних сторона жизни главенствующая в жизни. Об инстинкте, уступающем по силе разве что инстинкту жизни. С которым жизнь сплошное, увы, далеко не всегда сладкое, но всегда гарантированное мученье. О блуде, страстях, ревности, пороках (пороках? Ха-Ха!) – покажите хоть одну персону не подверженную этим добродетелям. Какого черта!
Представленные рассказы – попытка осмыслить нравственное состояние, разобраться в проблемах современных верующих людей и не только. Быть избранным – вот тот идеал, к которому люди призваны Богом. А удается ли кому-либо соответствовать этому идеалу?За внешне простыми житейскими историями стоит желание разобраться в хитросплетениях человеческой души, найти ответы на волнующие православного человека вопросы. Порой это приводит к неожиданным результатам. Современных праведников можно увидеть в строгих деловых костюмах, а внешне благочестивые люди на поверку не всегда оказываются таковыми.
В жизни издателя Йонатана Н. Грифа не было места случайностям, все шло по четко составленному плану. Поэтому даже первое января не могло послужить препятствием для утренней пробежки. На выходе из парка он обнаруживает на своем велосипеде оставленный кем-то ежедневник, заполненный на целый год вперед. Чтобы найти хозяина, нужно лишь прийти на одну из назначенных встреч! Да и почерк в ежедневнике Йонатану смутно знаком… Что, если сама судьба, росчерк за росчерком, переписала его жизнь?