Предательница. Как я посадила брата за решетку, чтобы спасти семью - [7]

Мама смертельно боялась мужа. Любое несогласие было чревато грубой руганью. Перечить «боссу» было нельзя — за это полагались побои.

Первый такой случай стал для мамы полной неожиданностью. Как мог этот милый и отзывчивый мужчина неожиданно стать настолько жестоким? Наверняка она сделала что-то не так, иначе и быть не может. Так отец и объяснял ей во время своих продолжительных монологов: какая она отвратительная хозяйка, как она должна быть счастлива, что ее все еще держат за жену, и насколько она этого недостойна в силу своей никчемности. Отец заставил ее считать, что во всем виновата она, что она заслуживает плохого обращения как дрянная жена, которая нарочно делает все не так, чтобы испоганить ему жизнь. Мама еще сильнее старалась угождать его желаниям — в надежде, что издевательства прекратятся, если она исправится.

Дело было даже не в побоях — самое плохое было в том, что ей приходилось жить в постоянном страхе, вынуждавшем ее повиноваться. Мама была слишком запугана, чтобы уйти. Бесконечный ужас лишил ее силы воли и чувства собственного достоинства.

Впервые забеременев, она надеялась, что отцовство изменит ее мужа. Но этого не случилось: издевательства не прекращались ни на время первой беременности и родов, ни на время всех остальных. От этого человека моя мама родила четверых детей.

Всех наших йорданских соседей мы звали «тетушками» и «дядюшками». В соседнем доме жила тетушка Кор, которая принимала мамино положение близко к сердцу. Они не разговаривали на эту тему, но стены между домами были настолько тонкими, что весь квартал знал, когда отец избивает мою маму.

Тетушка Кор рассказала маме о противозачаточных таблетках.

— Хватит тебе плодить детей, — говорила она маме, зная, как обращается с ней отец.

Маме запрещалось пользоваться противозачаточными средствами. Отец считал, что это нужно только шлюхам и женщинам, которые хотят потрахаться на стороне без последствий. Но после четвертого ребенка тетушка Кор не выдержала и сама получила рецепт на таблетки для мамы.

— Пора и меру знать! — сказала она, вручая ей упаковку.

С тех пор мама использовала противозачаточные таблетки втайне от отца. Поэтому череда детей остановилась на мне.

* * *

К своим детям мой отец относился точно так же, как к жене. Он бил всех нас, даже самых маленьких и беззащитных. Как и с мамой, причины ему не требовались, он придумывал что-нибудь на ровном месте. Причем мы были всегда «сами виноваты». Именно мы заставляли его так поступать.

Мама защищала нас, как могла. Когда отец начинал избивать нас, она закрывала нас собой и принимала предназначенные нам удары. Следующим утром она часто не могла пошевелить ни рукой, ни ногой.

С самых малых лет мы изо всех сил старались не привлекать отцовского внимания, потому что это было чревато бранью, криком и битьем. Поведение дома было примерным. В школе мы были дисциплинированными, прилежными и трудолюбивыми учениками. На улице мы никогда не наглели и не хулиганили. В детские годы все мы были хорошими послушными детьми, которые всегда соблюдали все правила.

Уже в самом раннем возрасте каждый из нас очень хорошо понимал, какой ад разверзнется для него, мамы и остальных детей, если кто-то из соседей или учителей пожалуется на его поведение отцу. Поэтому никто не рисковал.

Сколько себя помню, я всегда избегала отца из-за его импульсивности и непредсказуемости. Если это не получалось, я была паинькой и изо всех сил старалась не быть источником раздражения. Жаловаться было нельзя, плакать запрещалось. И я этого не делала.

После перехода фабрики «Хоппе» под контроль пивоваренной компании «Хайнекен» отец работал в отделе маркетинга и рекламы на улице Рейсдалкаде. Он был так предан своему боссу, что работал и по субботам. Иногда отец брал нас с собой, и мы играли на парковке между автомобилями мистера Хайнекена.

Как-то раз я наткнулась на огромную деревянную лохань, накрытую брезентом. Мне было четыре года, и я решила, что смогу посидеть на ней. Взобравшись на брезент, я провалилась. В лохани была какая-то жидкость, и я насквозь промочила свои брючки.

Немного погодя моим ногам стало больно, потом очень больно, но единственное, что меня беспокоило, — что меня могут наказать за плохое поведение. С каждым часом боль усиливалась, но я не показывала виду. Потом мои штанишки просохли, и уже не было видно, что я куда-то вляпалась. Душа у нас не было, и, чтобы помыть меня вечером, мама, как всегда, посадила меня в умывальник. Когда она сняла с меня штанишки, вместе с ними снялись куски кожи с ног, а в некоторых местах кожа была разъедена до мяса. Оказалось, что я провалилась в лохань с каустической содой. Но в течение всего дня я даже не пискнула, поскольку отец не разрешал плакать.

Все мы старались не высовываться, просто не попадаться ему на глаза. Лучше всего было находиться где-нибудь вне дома.

Каждый вечер он возвращался домой пьяным, усаживался в свое старинное кресло и продолжал пить весь вечер и большую часть ночи. Мама должна была подносить ему холодное пиво. «Стин! Пива!» — то и дело орал он. Он запросто мог прикончить дюжину пол-литровых бутылок за вечер.