Предательница. Как я посадила брата за решетку, чтобы спасти семью - [122]

Мой взгляд остановился на ее руке, и я заметила, что на ней нет браслета.

— А где твой четырехлистник? — спросила я.

Сандра ошеломленно замерла, ее лицо покраснело, она испуганно хватала ртом воздух.

— Боже, куда он девался? — в ужасе прошептала она.

Я знаю, о чем она подумала. Мы обе суеверны, и я поняла ее испуг.

— А, вон он, на диване, — сказала я.

Сандра с облегчением надела его снова.

— Ты подумала, что будешь первой?

— Да, я решила — это знак, что первой буду я, что везение отвернулось от меня, — откликнулась Сандра.

— Так я и подумала.

Меньше чем через неделю я обнаружила, что потеряла свой четырехлистный клевер.

Автомойка (2015)

30 мая в газете «НРС Ханделблад» появляется заметка о наводчике. Я хотела, чтобы мама была полностью в курсе того, чем мы занимаемся, поэтому поехала к ней отвезти газету. По дороге остановилась на автомойке.

Я поставила машину в моечный бокс и пошла получать в автомате жетоны. На обратном пути я увидела, что к боксам приближается машина, едущая против движения. В ней были два молодых человека. Они проехали мимо, затормозили, а потом двинулись задним ходом, внимательно рассматривая меня, будто желая убедиться в том, что это действительно я. Они остановилась в двух боксах от меня и остались в машине.

Тем временем я покрыла машину пеной. Один из парней продолжал наблюдать за мной, а другой нагнулся, как будто собираясь взять что-то с пола. Что-то было не так. Я собралась уезжать и принялась смывать пену с лобового стекла, чтобы у меня был обзор.

В этот момент к ним подъехала вторая машина. Худощавый парень в зеркальных очках вышел из нее и направился в мою сторону. Я внутренне похолодела и старалась как можно быстрее смыть пену.

Надо было срочно убираться отсюда.

Человек подошел и спросил:

— Ты Астрид?

Я почувствовала, как кровь отхлынула от моего лица. Мне моментально вспомнилось убийство Миремета. Там была использована та же фраза: его спросили «Ты Джонни?», и, получив утвердительный ответ, расстреляли в упор.

Я не знала, что ответить.

— Ты Астрид? — снова спросил он.

Я ответила «да» и стала ждать незамедлительного конца собственной жизни.

— Я — Макали, — сказал человек. — Как ты?

— Нормально, а как ты?

Фамилия Макали была мне знакома. Это был клиент одного из моих коллег, но в лицо я его не знала. Он вел себя вполне дружелюбно, и было непохоже, что он собирается как-то повредить мне, но те двое оставались в машине, и он шел к ним. Может быть, просто подходил удостовериться, что это именно я, и сейчас по мне откроют огонь?

Я бросила шланг, вскочила в машину и рванула с места, не смыв до конца пену. Меня трясло. Это то, чего всегда хотел Вим.

«Они так напуганы. Они знают, кто я, они знают, на что я способен, и когда они вдруг видят, что к ним бегут с этой штуковиной наперевес, то понимают — все кончено. А следующая мысль у них: напрасно я это сделал». Примерно так он всегда говорил о своих жертвах.

Да уж, я тоже знаю, знаю, каков ты и на что ты способен. И я тоже пойму, что это все, когда увижу, как ко мне приближаются с этой штукой наперевес.

Но я не стану думать, что сделала это напрасно. Потому как я знаю, братец, что, когда мой гроб отправится в печь крематория, ты будешь медленно гнить в своей камере, лишившись по моей воле некогда снисканной тобой славы. И без привычных привилегий, поскольку и их я тебя тоже лишила.

Может быть, ты задумаешься — а что хуже? Умереть самому или отправить меня в печь и ждать, когда я вернусь к тебе привидением? А когда мы вместе со всеми другими твоими жертвами наведаемся в твою камеру, невидимые надзирателям, для тебя в ней воздуха не хватит.

Это происшествие стало одним из поводов для разговора с дочерью. Я решила встретиться с ней тем же вечером.

— Дорогая моя, сегодня днем было мгновение, когда я решила, что мой час пробил. Ты же понимаешь, что это может случиться в любой момент, правда?

— Да, знаю, мамочка, — сказала она, закусив губу. Но слезы все равно брызнули из ее глаз.

— Поэтому мы должны поговорить о моих похоронах и о том, как ты будешь без меня.

Я тоже не могла удержаться от слез. Но взяла себя в руки: сегодняшний эпизод лишний раз подтвердил необходимость как можно быстрее поговорить об этом.

— Я не хочу открытый гроб, не надо, чтобы люди видели мое безжизненное лицо. Я хочу закрытый гроб. И я хочу, чтобы меня кремировали. Тепло и уютно. Противно думать, что ляжешь в холодную землю. Поэтому — в печь, а потом урна в уютной комнатке. Цветы, пара фото в рамочках, тепло и хорошо. И нет необходимости на могилку приходить, ты же все равно не соберешься. Нет, лучше уж я дома, с тобой и твоими детишками. Вот чего я хочу.

— И я, мамочка, — плакала она.

— Вот и хорошо, радость моя. И тебе придется жить дальше. Надо оставаться такой, какая ты есть. Ты справишься, так что на этот счет я не беспокоюсь. А малыши скоро привыкнут. Покажешь им звездочку на небе и скажешь, что я там и мысленно всегда с ними.

Теперь плакали мы обе.

— Но мне будет так тебя не хватать, мамочка, — прошептала Мил сквозь слезы. — Твоего голоса, твоего запаха. — Убитая горем, она встала и начала собирать одежду. — Мне надо сохранить твой запах. Мне нужно как можно больше вещей, хранящих твой запах. Я хоть их нюхать смогу, когда тебя не станет.