Предания случайного семейства - [40]

Анна во всем этом уповала лишь на одно. На то, что Николаю тот факт, что он обязан своим увлечением этой Белле, что, значит, он опять несамостоятелен (в чем Анна его и упрекала часто, имея в виду под самостоятельностью все, что угодно, кроме, конечно, высвобождения и из-под ее влияния тоже), — покажется рано или поздно оскорбительным, и он тогда постарается избавиться от благодарности, хотя бы для того пришлось пожертвовать самим увлечением. Она была проницательна в этом случае, реакция у него, кажется, уже наступала.

Он вошел в комнату. До того как он вошел, разговор тоже был, очевидно, о театре, потому что Белла, будучи, верно, в ударе, сразу же после приветствий, махнув ему полной рукой, подчеркивая как бы, что дом у них простой и нецеремонный, тотчас же стала вновь показывать, как нужно, по ее мнению, изображать на сцене гнев. Она сдвигала к переносице густые и так почти сросшиеся брови, взбычивала голову и трясла черными кудрями. Игра была вполне на уровне провинциального театра, но только, пожалуй, все же середины прошлого века, когда постылый натурализм еще не вторгся на сцену. Слушатели были в восторге, и сын одобрил ее прежним своим раскатистым хохотом и басом.

Валюев, тем не менее, как человек, склонный к трезвости ума, подмигнул Николаю со своей лежанки. Белла не очень хорошо к нему относилась: хоть ей и льстила преданность его ее сыну, она считала, что все-таки он слишком прост. Заметив, должно быть, улыбку приятеля или вдруг стесняясь перед Кнетъириным матушкиного аристократизма, Геворкян грубо кашлянул и, прерывая дальнейшую демонстрацию, поинтересовался:

— Ну как, все в порядке? С родительницей не повздорил?

При этом он заулыбался, и все засмеялись, ибо страстность Анны Николаевны была им хорошо известна.

— Н-нет… — все же запнувшись, вымолвил Кнетъирин.

— Ну и слава богу, — ответствовал Геворкян. — А как ты решил идти туда: э-э… один или?..

Вопрос был щекотливый. Речь шла о некоей Ольге, девочке, жившей неподалеку, с которой у Николая не так давно началось нечто вроде романа. Теперь, по идее, он должен был идти встречать Новый год с нею. Поскольку они, однако, были приглашены в чужую и девическую компанию, где требовались только молодые люди, а девиц и своих было достаточно, то возникла известного рода неловкость.

— А ты полагаешь, — пересилил он себя, — что… как лучше? — Совесть мучила его, но и решиться сказать твердо — да или нет — он тоже не мог.

— Видишь ли, тут вот какое дело… — Геворкян помедлил, наслаждаясь своей властью сейчас над ним. — Ты не звонил сегодня туда?

— Нет, не звонил.

— Тут забегала с утра Танька. Она говорит, что там у них опять с братом что-то, опять неприятности. — Соболезнуя или просто пытаясь понять его выражение, Геворкян заглянул ему в глаза.

— Ах, это просто черт знает что такое, — сокрушенно вздохнула Белла. — Какой ужас! Ведь всего год как вернулся! Мать, наверно, места себе не находит, а? Или там, говорят, такая мать, что ничем ее не проймешь, а?

Николай пожал плечами.

— Ах, боже мой! — воскликнула она уже специально для него. — Такая милая девушка! И такой братец… И ведь она тоже хочет стать актрисой? По-моему, у нее есть способности.

— Не говорят о веревке в доме повешенного, — сострил, посмотрев на сумрачного Николая, Кессельн, мальчик умный, но Николаю неприятный и вообще холодный.

Геворкян усмехнулся шутке, но счел ее все же бестактной и, перебив того, собиравшегося продолжать, сказал:

— Нет, там трудность та, что мать взбеленилась и не хочет теперь отпускать Ольку из дому.

Не зная, что ответить, Николай молчал.

— Ну, я думаю, мы вот как поступим, — осторожно начал Геворкян, опасаясь некстати уверенной интонацией растревожить кнетъиринское упрямство, но тот лишь обрадован-но поглядел на него. — Я думаю вот как. Сейчас тут должна прийти одна из них, даже двое… Потом мы пойдем туда, к ним. Там все обсудим, обо всем договоримся… И ты сам посмотришь и решишь. Судя по обстановке. Что лучше. — И он, хитро прищурясь, щелкнул пальцами.

«Посмотришь и решишь» могло здесь означать только одно: Кнетъирину предлагалось посмотреть, нет ли там, среди новых, еще неизвестных им знакомых, такой, которая понравилась бы ему больше, нежели теперешняя его пассия. Если окажется, что есть, то он волен был, благо отношения их зашли не так еще далеко, не звать с собой эту.

В диспозиции сей ощущалась некоторая циничность, но не столь уж большая. Со стороны же Геворкяна это была чуткость — он даже был сейчас доволен собой за эту свою чуткость и, выпрямясь, скрестивши на груди руки, улыбался углом хорошо очерченного тонкого рта И. Чтобы скрыть это, прятал начавший полнеть подбородок в ямку между ключицами. Зная отлично своего приятеля с его терзаниями, он как бы приходил сказанным ему на помощь, как бы забывал старые распри и, освобождая его совесть тем, что брал на себя смелость высказать эту дилемму, таившуюся у того глубоко в сердце, говорил: «Ну что ты мучаешься? Я бы на твоем месте поступил вот как. Здесь нет ничего безнравственного. Не выдумывай. Пойдем». В улыбке его, однако, было также и что-то мефистофельское, а в словах мог быть и другой оттенок, подумал Николай. Они могли означать и такое: «Э-э, я знаю тебе цену. Ты надеешься вот на что, и только боишься сказать это даже самому себе. Что ж, я вижу тебя, твою слабость, но я готов прийти тебе на помощь…»