Предания нашей улицы - [116]

— Гулта! Хаджадж! Ну где же вы? Поднимайтесь! Не убегайте!

Гулта, кипя от ненависти, закричал:

— Если вы мужчины, спускайтесь сами! Спускайтесь, вы, бабы!

А Хаджадж, стоявший среди мужчин, которые явно колебались, воскликнул:

— Не будет мне жизни, если я не выпущу из тебя кровь, самый подлый из пастухов!

Касем взял камень и метнул его изо всех сил. Его примеру последовали другие. Внизу началась паника. В этот момент подошел Хасан и, вытирая со лба кровь, сказал:

— Все! Конец! Оставшиеся в живых бежали по южному склону.

— Отправь людей в погоню за ними! — приказал Касем.

— Да у тебя и рот, и подбородок в крови! — заметил Садек Xасану.

Хасан утерся тыльной стороной ладони и увидел на руке кровь. Он печально проговорил:

— Среди наших людей восемь убитых и много тяжело раненных, они не могут сами двигаться.

Он посмотрел вниз, на тропу, по которой бежали в панике враги, осыпаемые камнями, а Садек сказал:

— Если бы им удалось добраться до вершины, здесь некому было бы их встретить.

Затем он вытер кровь с лица Касема и добавил:

— Нас спас твой ум!

Касем приказал двум мужчинам оставаться у начала спуска и охранять его, а остальных послал вдогонку убегавшим.

Вместе с Садеком и Хасаном, тяжело ступая, они направились к площадке между хижинами, с которой уже убрали трупы убитых. Да, это была жестокая битва! Из его друзей погибло восемь человек, а враги потеряли десять, не считая Лахиты. Но и из оставшихся в живых не было ни одного, который не получил бы либо раны, либо перелома. Вернувшись в свои жилища, пострадавшие отдались заботам женщин, а из домов убитых доносился плач.

Прибежала запыхавшаяся Бадрийя и пригласила друзей мужа в дом, чтобы обмыть и перевязать их раны. Вслед за ней пришла Сакина с Ихсан на руках. Малютка громко плакала.

Солнце нещадно палило. Коршуны и вороны кружили над полем битвы. В воздухе стоял запах пыли и крови. Ихсан плакала не переставая, но никто не пытался успокоить ее. Даже могучий Хасан едва держался на ногах. Садек печально произнес:

— Да упокоит Аллах души погибших!

— Да будет милостив Аллах и к мертвым, и к живым, проговорил вслед за ним Касем.

Неожиданно Хасан почувствовал прилив радости и воскликнул:

— Очень скоро мы добьемся полной победы, и на нашей улице окончится время крови и насилия.

— Мы положим конец насилию и кровопролитию! — уверенно подтвердил Касем.

88

Никогда ранее не переживала улица столь ужасных дней. Мужчины, вернувшиеся после сражения на горе, ходили, храня скорбное молчание, поникшие, усталые, опустив глаза в землю, словно веки у них были налиты свинцом. Весть о поражении опередила их, и в час их возвращения дома уже сотрясались от плача, рыдающие женщины в отчаянии били себя по щекам. Узнали о поражении и жители других улиц и переулков. Об улице Габалауи, которой раньше все завидовали, стали говорить со злорадством. Квартал бродяг, покинутый его жителями, совсем опустел. Боясь возмездия, люди бросили свои дома и лавки. И никто не сомневался, что все они присоединятся к Касему, умножив собой численность и мощь его войска. Улица оделась в траур, окуталась печалью, но души жителей пылали злобой и жаждой мести. Обитатели квартала Габаль после смерти Лахиты заволновались, кто же теперь будет главным футуввой. Вопрос этот тревожил и жителей квартала Рифаа. Взаимные подозрения клубились, как пыль, поднятая бурей. Управляющий Рифат, боясь смуты, призвал к себе Хаджаджа и Гулту. Футуввы явились вместе с самыми надежными своими людьми. Люди Гулты встали в одном углу залы, а люди Хаджаджа — в другом, разделенные стеной недоверия.

Рифат понял, в чем дело, и еще больше встревожился.

— Вы знаете, — начал он свою речь, — какая с нами приключилась беда. Но ведь мы живы, нас еще много, мы сильны и можем добиться победы, если сохраним единство наших рядов. В противном случае всех нас ждет одинаковый конец.

— Последний удар нанесем мы, — заявил один мужчина из квартала Габаль. — С любой бедой можно справиться.

Если бы они не засели на горе, мы истребили бы их всех до последнего, — заметил Хаджадж.

— Лахита вступил в бой после тяжелого, изнурительного подъема на гору, которого не вынес бы и верблюд, — проговорил еще кто-то.

— Поговорим лучше о том, как нам укрепить единство, — предложил управляющий.

— По милости Аллаха все мы — братья и таковыми останемся, сказал Гулта, но Рифат возразил:

— Это только слова. А то, как вы пришли и выстроились здесь друг против друга, говорит о недоверии, разделяющем вас.

— Все горим желанием отомстить! — воскликнул Хаджадж. Управляющий, обводя взглядом их мрачные лица, сказал:

— Будьте откровенны. Вы одним глазом смотрите друг на друга, а другим — на не занятое после смерти Лахиты место главного футуввы. И пока этот вопрос не будет решен, на улице не будет спокойствия. Но хуже всего будет, если вы пустите в ход дубинки. Тогда вы сами перебьете друг друга, а Касему достанется лакомый кусок!

В ответ раздалось сразу несколько голосов:

— Упаси Аллах!

Тогда управляющий продолжал:

— На улице осталось лишь два квартала, и в каждом есть свой футувва, так что главный футувва нам не нужен. На этом и договоримся. Мы должны быть едины в борьбе с бунтовщиками.