Предание смерти. Кое-что о спорте - [12]

Но героям еще только предстоит совершить для нас, вместо нас, свои подвиги. Мы, в конце концов, просто обязаны научиться тому же. С другой стороны, я остаюсь непримиримым врагом героев до тех пор, пока сам не стану таким, как они. Я парю над ними, как орел над утренней газетой, черной от траурных рамок. Вот и сегодня снова множество погибших! Ужасно!

Женщина. Минуточку! Успокойтесь, пожалуйста! Сегодня снова настал мой черед осуждать убийц. Я готова в любой момент освистать их и объявить вне закона. Я всегда освещаю их своим внутренним светом, я — маяк, который очень даже приятным образом передает свой свет дальше, но чаще всего, естественно, видит только самого себя! Я испытываю ужасные страдания из-за того, что все время происходит у нас! Я собираю вокруг себя всех глубоко сочувствующих, чтобы, наконец, не чувствовать себя одинокой. Я хочу быть на стороне добрых, это моя глубочайшая потребность. Человеческая потребность. Я хочу сообщать и высказывать свое суждение о том, что происходит. И боюсь опоздать, поэтому стараюсь заранее рассказать вам о темной стороне этого ужасного механизма. И считаю мертвых. Я делю их на группы, по сотне в каждой. Это мое призвание и моя профессия. Я — автор. Бросающиеся в глаза приметы безликой массы суть внушаемость — только я почему-то ничего не могу ей внушить! — легковерие — только мне она почему-то не верит! — избыток хороших и плохих чувств — вот только меня она терпеть не может! Я лишь повторяю эти приметы, их уже назвал до меня другой человек. Ну, к этой массе я не принадлежу однозначно, но, возможно, к какой-нибудь другой, которая тоже постоянно чем-то озабочена, и, следует полагать, чем-то другим. Тысячи людей только того и ждут, чтобы снова обидеть меня, правда, сейчас они даже не смотрят в мою сторону. Униформа нерешительных, шорты, которые вы носите, в принципе удобны и практичны, куртку вы перекидываете через руку, чтобы в нужный момент отбросить ее и освободить себе обе руки! Я могу без устали издеваться над вашей неподобающей одеждой, в этом деле я мастак. Но ваши страдания интересуют меня еще больше. Скажите, где же ваши приличные, подобающие качества, которые, если они меня заинтересуют, я могла бы описать с особым тщанием? Уже завтра я, возможно, не смогу их описать, так как поддамся другому, более сильному желанию — написать что-нибудь о себе самой. О себе я, к несчастью, не знаю пока ничего. Надо подождать, покуда мой образ появится на экране.

А вы тем временем направляйтесь-ка вон туда, там произойдет событие, в результате которого вы лишитесь жизни, но которое не вызовет большого общественного резонанса. Однако оно натолкнет меня на мысль показать вам свою новую летнюю коллекцию ужасов, в ней первое место занимает езда на мотоцикле, за ней следуют лодочные гонки по бурным горным рекам и еще две-три гонки, от которых вы получите огромное удовольствие. Ну и получайте, а я тем временем займусь собой.

Жертва. Нет, вы только посмотрите! Этот громила не стал дожидаться, чем закончится матч, ведь не исключено, что победила бы его команда, так нет же, он сразу набросился на меня! Странно, на нем точно такая же спортивная одежда, как и на мне, можете убедиться! У нас одинаковые кроссовки! Такие вещи вы замечаете сразу, госпожа писательница! Зачем же тогда воевать? Хотя… война уже была делом решенным. Правда, что касается плотности, продолжительности, а также эстетических и атлетических категорий этой войны, то за последние пятьдесят лет, что пришлись на мою сознательную жизнь не в полном объеме, похоже, они в корне изменились. Одно только остается неизменным: желание смерти. Для женщин это просто ужасно, они умирают сами, не хочу останавливаться на этом подробнее или прибегать к помощи ящика, в котором я тоже с удовольствием появился бы на фоне мерцающих голубых огоньков. Ящик останется включенным весь вечер, передачи будут в девятнадцать ноль-ноль и в девятнадцать тридцать. Ну, теперь-то мне это ни к чему, хотя приятного туг мало. Я и раньше был противником, принципиальным противником войны. Даже не присматриваясь к ней пристальнее, я уже был против. Но теперь, когда увидел ее не на фото, а испытал на собственной шкуре, она нравится мне еще меньше, даже когда я прищуриваю глаза, чтобы в них что-нибудь не влетело. Просто ужасно, сколько людей ежедневно находят свою погибель! В глазах своих убийц я вижу признаки начинающегося безумия, не хватает только, чтобы они в следующий раз, когда меня, по всей видимости, уже не будет среди участников, лишили жизни своих жен и детей и таким вот образом избавились от них на время отпуска. Разве это не прекрасная и важная тема для вас, госпожа писательница?

Мужчина(пиная Жертву). Мой механизм торможения заклинило, на меня действуют групповые динамические силы, как вы написали в своей книге, очень, кстати, сдержанно, что меня удивляет. Обычно вы утрируете, не зная меры. Ваша книга сердито поглядывает на меня между строк; ведь это я начал драку безо всякого на то повода. Вы думаете, меня тревожит, каким я предстану под вашим пером? Убийство — дело не всегда приятное, скажу я вам. Мыслители, которые так радостно приветствуют нас, сидя перед экранами телевизоров, а по выходным порой и сами выбегают на поле в забавном облачении футболистов, к сожалению, искренне удивляются, когда на подступах к дому навстречу им летит ярчайшее из светил — солнце, что совсем необязательно означает войну. Да, война ведется всегда только днем, чтобы противники могли видеть себя в зеркале, не считая перерыва на обед, когда люди глотают друг друга, не пережевывая. Один из них заходит в ресторан, в красивое здание дружбы с орущей толпой, что возвращается со стадиона, и пытается плотнее закрыть окна и двери, чтобы, по крайней мере, защититься от шума и гама, но в то же время и самому кое-что увидеть, а потом удивляется, что окна вдруг стали совсем прозрачными, так что теперь ясно виден и он сам. А как же иначе? В конце концов, он сам этого хотел!