Предѣлъ Скорби. Китайскіе Разсказы. Хайлакъ - [29]

Та присущая Анкѣ доброта и чистосердечность обращенія, которыя раньше скрашивали всѣмъ несладкую долю, вдругъ куда-то исчезли, поблекли. Ея хозяйственныя заботы и предпріятія постоянно натыкались на неожиданныя мелкія, но неодолимыя препятствія. Кутуяхсытъ то и дѣло сидѣла безъ теплой воды для ранъ, такъ какъ посуда нужна была Мергень. Платье Грегоре́я осталось не заштопаннымъ, такъ какъ шить можно было только при свѣтѣ огня, а Мергень не отходила отъ камина. Всякій болѣе громкій разговоръ или возня, разбудившіе спавшую Мергень, вызывали съ ея стороны брань и нареканія. Бытерхай не могла никакъ сообразить, когда ей носить воду, когда подметать избу. Мергень неотступно ругала ее то за пыль, поднятую при уборкѣ сора, то за самый этотъ соръ. Часто она, въ отсутствіе Теченія, колотила дѣвочку, и послѣдняя нерѣдко, вопреки приказанію Анки, засыпала не на своей кровати, а въ уголку Быса, положивъ облитое слезами личико на теплой шеѣ друга.

Мергень, между тѣмъ, быстро поправлялась въ теплѣ и холѣ. Недѣлю спустя она уже лично могла отправиться въ амбаръ и собственноручно перебрать „свое богатство“. Теченіе въ продолженіи безъ малаго двухъ дней перевозилъ эти вещи съ острова. И чего только тамъ не было: были запасы рыбьяго жиру въ мѣшечкахъ изъ скотскаго, пузыря, были горы вяленой и сушеной рыбы, были копченыя утки, оленьи языки, скотскіе желудки, налитые кровью; были, наконецъ, всевозможныя вещи, платье, посуда, оружіе, рыболовныя снасти – все награблено въ уединенныхъ рыбачьихъ заимкахъ въ отсутствіе занятыхъ промысломъ жильцовъ.

Мергень осматривала свою добычу съ гордостью настоящаго воина.

– Зачѣмъ развязали вы связки сушеной рыбы? – спросила вдругъ сурово она.

– Заплѣсневѣли. Необходимо было поѣсть ихъ, – отвѣтила Анка.

– Пусть гніютъ – не ваше! Будетъ съ васъ, что сѣтями моими пользуетесь…

– Сѣти-то вѣдь наши были, – замѣтилъ Грегоре́й.

– Были да сплыли! Что, развѣ получили бы вы ихъ, еслибъ я сама ихъ вамъ не вернула?.. Вѣдь приходилъ ты за ними, Грегоре́й!.. – добавила насмѣшливо Мергень.

– Вѣдьма! – ворчалъ Грегоре́й. – Когда вблизи ея Сяду, сейчасъ все тѣло у меня сводитъ… кость ломитъ… Язвы тоже стали пуще болѣть отъ ея прихода!

– Кабысь! Не говори: простите вы ей!.. Совсѣмъ она уже исправиться было пожелала, да въ печень ее желѣзомъ ткнули… Извѣстно – отъ печени всегда злость бываетъ!.. Подождите, ужо лѣто придетъ, то или ей полегчаетъ, или на островъ опять уйдемъ себѣ вдвоемъ, – уговаривалъ ихъ Теченіе.

– Не знаю, какъ мы до лѣта дотянемъ, моченьки нѣтъ! – вздохнула Анка.

Теченіе тоже вздыхалъ, кивалъ головою, заискивающе улыбался и, въ сознаніи своей виновности, старался вездѣ, гдѣ только могъ, замѣнить въ работѣ Грегоре́я. Работалъ онъ для нихъ для всѣхъ, но безпрекословно слушался только Мергень.

Послѣдняя мало-по-малу безраздѣльно завладѣла управленіемъ юрты.

– Сегодня надо починить всѣ сѣти, а завтра ихъ перенесете съ Грегоре́емъ на другую тоню. Тамъ промыселъ теперь лучше! – распоряжалась она.

Правда, она въ этомъ знала толкъ. Но она вмѣшивалась рѣшительно во все, даже собственнаго сѣна не позволила имъ безъ спросу метать.

– Видѣла: еще влажное, сгніетъ! – сказала имъ рѣшительно она.

Анка весь тотъ вечеръ ревмя ревѣла, поссорилась съ Грегоре́емъ, но сѣно осталось еще на недѣлю въ копнахъ.

Между тѣмъ наступила поздняя, холодная, сухая, ясная, рыже-золотистая осень. Широколистые кусты малины и дикой смородины покраснѣли; шиповникъ надѣлъ осенній багрянецъ. Нѣжно золотистыя березки постоянно дрожали порѣдѣвшей листвой и роняли съ вѣтромъ прозрачные свои листочки. Синева неба пріобрѣла серебристый блескъ и поблѣднѣла синева озеръ. Грязно-зеленые неизмѣнные мхи вдругъ одолѣли пожелтѣвшія травы, всплыли наружу и окрасили собою оголенные лѣса и топи. Выросли ночи и длиннѣе стали вечера.

Въ юртѣ эти длинные вечера проходили невообразимо скучно. Всѣ молчали, позѣвывали или обмѣнивались негромкими замѣчаніями. Общіе разговоры никогда не могли состояться. Всегда что-нибудь нехорошее да выходило изъ нихъ. Анка въ сторонкѣ шила маленькія рубашки и подрубала пеленки. Мергень, согнувшись дугою, грѣла у огня то спину, то бокъ, то колѣни.

– Чего они все молчатъ? Чего не разговариваютъ? Скука какая! Даже не смотрятъ въ мою сторону? – спросила она однажды Теченіе.

– Эхъ, старуха! И я здѣсь съ тобою по душѣ говорить не могу… Не такъ бывало у насъ на островѣ!.. Здѣсь людей много, а сердце не любитъ ушей!..

– Меня, скажи лучше, не любятъ! За что имъ и любить меня, когда я сама полюбить ихъ не могу!!. Что въ нихъ? Чѣмъ живы они? Скучно здѣсь, хуже, чѣмъ въ тундрѣ!.. Тоска сосетъ!

– А ты пожалѣй, пожалѣй ихъ, сразу полегчаетъ!.. Попробуй… Я всегда такъ дѣлаю, – совѣтовалъ Теченіе.

– Не могу! – отвѣтила Мергень и отвела въ сторону блестящій взглядъ. – Ты, Теченіе, ты бы и бревно любилъ, еслибъ сосѣдей не стало!.. Что стоитъ твоя любовь? – добавила задумчиво она.

– Лѣтомъ опять на островъ укочуемъ! – шепнулъ якутъ.

– Кабысь! Кто знаетъ, что случится до лѣта?..

Зима длинна!.. Можетъ быть, твои ноги совсѣмъ отвалятся!

Осень, какъ вездѣ на дальнемъ сѣверѣ, быстро, проходила. Перелетныя птицы уже улетѣли, уже не оттаивали днемъ скрытыя въ травахъ лужи воды и болотца. Но въ полдень солнце все еще припекало, и золотой свѣтъ дня прогонялъ холодные туманы.