Праздник Святого Йоргена - [5]

Увы, он был лишен того унылого безразличия, которым уже давно прониклись другие обитатели жалких лачуг. К сожалению, он унаследовал от старого Коркиса его кристально чистую душу, благородство характера и удивительное свойство ко всему относиться серьезно. Вот если бы добавить еще к этому смирение и покорность его бедного деда! Так нет же, вместо этого он унаследовал от своего высокородного отца крепкие белые зубы, неутолимую жажду жизни, сильное мускулистое тело, непреклонную решимость и гордое честолюбие.

С горечью смотрел он на почтенных господ первосвященников, и в его упрямой голове зарождались наивные и дерзко фантастические замыслы.

Однажды этот долговязый парень пробрался никем не замеченный во дворец главного капеллана, миновал несколько комнат и, войдя в его кабинет, сказал напрямик:

— Ты — мой отец!

За подобную наглость его наказали на площади плетьми и выгнали из города.

— Я отомщу ему! — сказал Микаэль, прощаясь с родными.

— Не надо мстить, не надо мстить, — уговаривал его добрый старый Коркис, который любил мальчика, но боялся его упрямства и необузданного нрава. Сам он, человек кроткий и мягкий, всегда уступал...

Но в жилах мальчика текла буйная и горячая кровь. Он сверкнул зубами и сказал:

— Я отомщу! Я вернусь как герой... обязательно вернусь...

— Главное, будь добрым и честным мальчиком, — просила мать.

— Честным? — переспросил Микаэль, которого еще трясло после плетей. — Нет, надо быть сильным! Сильным! И берегитесь тогда, господа первосвященники! Берегитесь! — повторил он сквозь зубы, выходя из дома через задний двор. Потом он прокрался в соседский сад, оттуда перемахнул через забор — прямо в священную рощу, миновал собор и скоро очутился за городом. Он шел в Разбойничьи леса, темные и дремучие; в руках у него был только кулек с едой.

* * *

Сначала Микаэль попал в цирковую труппу, с которой изъездил много стран, был канатным плясуном и проделывал головокружительные сальто-мортале. Потом он присоединился к труппе бродячих актеров; природная восприимчивость, уменье глубоко и тонко чувствовать, огромная духовная сила в сочетании с юношеской красотой — все это помогло ему вскоре стать одним из самых вдохновенных исполнителей шекспировских ролей. На сцене он вживался в свою месть и в свое будущее величие, а непомерная гордость духа никак не соответствовала его более чем скромному положению бродячего комедианта. Труппа ездила из одного города в другой, давала представления при княжеских и королевских дворах и всюду имела большой успех. В Парме Коркису не повезло, и ему пришлось прервать свою столь удачно начатую артистическую карьеру. Впрочем, жизнь на сцене была для него лишь позолоченной нищетой, и не удивительно, что непрерывно растущая в нем злоба на весь мир и страстная мечта о грядущей мести вскоре сделали его лихим злодеем, ищущим опасностей и приключений.

«Когда изучаешь историю преступлений Микаэля Коркиса, — писал профессор А. П. Бриллеман фон Снупфендорф, — сразу бросается в глаза его удивительное презрение к жизни других людей и к смерти, грозящей ему самому. В сущности, он не был ни кровожадным, ни жестоким. Наоборот, есть немало данных, которые свидетельствуют о его большой доброте и даже готовности пойти на самопожертвование. Достаточно припомнить хотя бы тот случай, когда во время чумы, на рождество, он пришел на водяную мельницу в долине Роз; недаром впоследствии жители долины освободили его из тюрьмы и помогли ему выбраться из города. Зато не менее удивительна и та почти элегантная легкость, с которой он отправлял на тот свет досаждавших ему людей, сосредоточенно и спокойно, как тушат свечу, сжав пальцами фитиль. На закон и религию он обращал не больше внимания, чем на тонкую паутину, внезапно преградившую ему дорогу. Однако самая дерзкая из его бесчисленных авантюр — это, несомненно, его появление в Йоргенстаде на празднике святого Йоргена».

...Так пишет профессор Бриллеман.

* * *

В то время Коронному вору было уже тридцать шесть лет. Благодаря своему хладнокровию, презрению к смерти и неустрашимости, он убегал из тюрем с самыми толстыми и крепкими стенами, но кольцо преследователей сжималось вокруг него все теснее и теснее. Он метался по всей округе, словно лисица, за которой гонятся собаки. После того как Коркис убил курфюрстова зятя и собутыльника графа Кровопийцу (его нашли мертвым, с ножом в животе, а изо рта торчала гусиная лапка), курфюрст устроил настоящую облаву на знаменитого разбойника; тому едва удалось ускользнуть от ландскнехтов и скрыться в дремучих лесах. В их непроходимой чаще трудно было изловить преступника, зато он сам мог умереть с голоду.

Однако курфюрст твердо решил, что на этот раз дичь от него не уйдет. Кстати сказать, другой знаменитый разбойник, Франц Поджигатель, которого незадолго перед тем курфюрст приказал разорвать на части дикими конями, тоже сбежал из тюрьмы, и оба злодея теперь наверняка скрывались в Разбойничьем лесу. Было решено обшарить весь лес. Девятьсот крепостных крестьян с цепами и косами шли с запада. С юга двигались ландскнехты самого курфюрста, вооруженные ружьями, копьями и сетями для ловли оленей. На востоке была пустошь, а на севере — море. Таким образом беглецов гнали в западню, где рано или поздно их все равно схватят, если только они сами не умрут с голоду.