Праздник Святого Йоргена - [12]
— А что скажет главный капеллан? — спросила Олеандра.
— Он не хочет, чтобы казначей захватил соборный луг возле его клеверного поля. Что же касается хранителя плаща, то он никогда не ладил с капелланом.
Рука Олеандры лежала на столе, а рядом красовалась великолепная двустворчатая раковина. Олеандра не отрываясь смотрела на нее. Достаточно было протянуть руку, чтобы взять раковину. Она чувствовала на себе взгляд гроссмейстера.
— Протяни руку, и соборная карета твоя, — сказал он. — Это так же просто, как взять вот эту раковину.
Она смотрит на раковину. И ясно видит золоченую карету, девушек, окружающих невесту, ликующие толпы народа, разъяренных Аврелию и Лобелию — и тут же, словно для контраста, вдруг появляются Давус и Герман, Герман и Давус...
Олеандра протянула руку, взяла раковину и крепко зажала ее в кулаке.
— Я согласна, — сказала она, встала и гордо прошла мимо отца в свою спальню.
Восемь дней воевали между собой знатнейшие семьи Йоргенстада за право породниться со святым Йоргеном. Восемь дней знатнейшие старые девы всячески интриговали и нещадно поносили друг друга с присущей им злобой и ехидством. Олеандра сидела в своей комнате и выжидала; лишь темные круги под глазами да побледневшее лицо выдавали ее волнение.
Одиннадцать раз собирались члены соборного капитула на совет и не могли прийти к согласию. Зал, где они совещались, был сплошь усыпан, словно снегом, избирательными бюллетенями.
А праздник святого Йоргена был уже не за горами. Старый Коркис до блеска начищал чугунные пушки перед крыльцом гроссмейстерского дворца, пушки, которые вскоре возвестят о том, что праздник начался. Однако с невестой Йоргена дела обстояли очень неважно. В двенадцатый раз собрался соборный совет, а казначей и хранитель плаща по-прежнему обливали друг друга грязью.
— У Аврелии хоть зубы целы, — говорил казначей.
— Но Лобелия старше, — отвечал хранитель плаща.
— Что ж, пусть себе идет в приют для престарелых.
— У нее такая прекрасная душа...
— И такая распрекрасная физиономия...
И опять все сначала.
Гроссмейстер решил, что как раз приспело время поднять вопрос о «молодой невесте», и через пять минут прекрасная Олеандра, о которой шла недобрая молва, была избрана невестой святого Йоргена.
Компания из «башни» ушам своим не верила, однако все добропорядочные горожане встретили весть о новой невесте почти с восторгом: Олеандра искупила свои прегрешения, и отныне никому не придет в голову смеяться над невестой святого Йоргена.
Прогремели три пушечных выстрела.
Члены соборного капитула торжественно прошествовали к дому гроссмейстера, надели на палец Олеандры обручальное кольцо и удалились.
Олеандра смотрела то на кольцо, то на площадь, запруженную паломниками..
Они по-детски держались за руки, козлиными голосами распевали псалмы во славу святого Йоргена и казались совсем маленькими, беспомощными и простодушными. Теперь мысли Олеандры приняли несколько иное направление.
«Господи, — думала она, — а ведь для них это действительно истина, для этих тысяч бьющихся верой сердец. Ну что ж, для Йоргена я буду невестой, а для них — матерью».
А в это самое время старый Тобиас из Нокебю сидел в переулке Роз у Коркиса и уписывал за обе щеки что бог послал.
— О вы, счастливцы, денно и нощно живущие в святой обители Йоргена, — говорил он, не переставая жевать, — да понимаете ли вы, как вам повезло?
Проходя по переулку Первосвященников, он повстречал главного секретаря и преклонил перед ним колена, на углу переулка Роз он столкнулся со свитой главного капеллана, а едва он успел встать и почистить колени, как мимо прошел соборный глашатай.
«Олеандра — соборная невеста! Подумать только! Ну не говорил ли я: господь знает, что делает, и все обратит во благо».
В родном городе
Когда на башне святой Катарины пробило семь, тут же зазвонили все городские колокола, и на душе у Микаэля Коркиса стало легко и радостно. Улицы были полны народа, гул стоял такой, что в ушах звенело, а ведь Коронный вор, годами живя в изгнании, устал от тишины и одиночества. Уже сама возможность окунуться в это смеющееся, бурлящее, волнующееся море людское, возможность исчезнуть и раствориться в его многоголосой пучине наполняла Микаэля лучезарной радостью и счастьем.
В толпе шныряли мальчишки, они продавали плащи, пронзительно выкрикивая: «Плащи! Плащи! Паломничьи плащи!» Он тоже бегал когда-то с ворохом плащей из грубой дешевой ткани и предлагал их паломникам. Он купил по плащу себе и Францу, затем отвел его в кабачок «Праведный паломник», а сам отправился бродить по городу. Он шел по улицам и переулкам, мимо домов и старинных дворцов, смотрел во все глаза направо и налево, а сердце его ныло и словно нашептывало ему:
Микаэль остановился. Перед ним высился дворец главного капеллана. Там живет и благоденствует его высокородный, высокомерный отец-первосвященник, а здесь стоит он сам, сын первосвященника, изгнанный и отверженный.
