Праздник любви - [3]

Конечно, обобщения часто подводят. Франция семидесятых – это не СССР девяностых. Да и праздники Сильвии, если бы она проводила их сейчас, были бы не такими лучезарными, так как над ними нависал бы дамоклов меч СПИДа.

Книга «Любовь – это праздник» в какой-то степени – историография сексуальной революции. Но, как почти в любой революции, ее идеи не выдержали испытания временем в отличие от общечеловеческих ценностей. Только они могут стать стержнем для мятущейся души, даже в океане хаоса и вседозволенности.

ПЕРВЫЕ БУНТЫ

Я родилась в 1949 году в маленьком городке недалеко от Мюнхена. Мой отец – француз, рантье – до того дня, когда я потеряла его из виду, не знал денежных проблем, а мать – немка, бывший член гитлерюгенда, ставшая впоследствии доктором теологии, без сомнения, чтобы искупить свое прошлое. С моей матерью, чрезвычайно набожной католичкой, у нас никогда не было взаимопонимания. Просто потому, что я всегда говорила – нет. Нет – наставлениям, нет – приказаниям, нет – советам. Она меня награждала пощечиной, я отвечала пинком ноги. Моя бабушка назвала меня мерзкой девочкой – я ее стукнула вешалкой. Я была ужасным ребенком, отвергавшим все из принципа. На самом же деле я не подчинялась не из упрямства, а следуя логическим соображениям; я находила их доводы такими дурацкими, что не видела, для чего, собственно, я должна подчиняться. Мои родители никогда не были для меня примером. С тех пор, как я помню, у меня возникло чувство, что я девочка ниоткуда, гордый чужой ребенок.

В школе я всегда водилась с мальчишками и никогда – с девчонками. Они мне были скучны своими нелепыми затеями с вязанием и куклами. Я любила играть в ковбоев, индейцев, футбол и хоккей на льду Рейна. Иногда грациозно играли в «потрогай пиписку». В семь лет у меня уже не было тайн в мужской анатомии, но еще оставалось кое-что неизвестное в функциональном назначении. Затем стал проявляться интерес к функциональному назначению. Затем стал проявляться интерес к страсти, которая меня никогда не покидала. Это – эксгибиционизм – публичное обнажение, показ того, что обычно принято скрывать.

Мне только что сделали операцию грыжи. Мы жили тогда недалеко от кладбища, разрушенного бомбардировкой, которое было любопытным местом наших игр. Я не могла бегать с моими товарищами и была в плохом настроении. Я носила в ту пору платьице, отороченное кружевами (еще одна идиотская затея моей матери). Один мальчик меня спросил: «Сильвия, почему ты не играешь с нами?» – «Я не могу, мне только что сделали операцию». – «Где?» – «На животе». – «Дай посмотреть». Все мальчики собрались вокруг меня, я поднялась на могильную плиту, подняла платье, спустила трусики, медленно и томно сняла повязку и ко всеобщему восхищению, единодушному и шумному, продемонстрировала свой шрам. Они хотели увидеть его еще раз, они восхищались мной, и я, счастливая, в центре внимания, возвышалась на могильной плите, как на троне или на пьедестале. С тех пор я с него никогда не спускалась.

Нежная осенняя ночь. Автомобиль «порше» Жака стоит на улице Понтье перед клубом, где мы хотели провести вечер с друзьями. О тех, кого я особенно люблю: это люди в высшей степени сумасбродные, готовые на любые приключения, выходящие из заунывности повседневной жизни. Дверь клуба закрыта, как это обычно бывает, когда собирается элита. Для нас это непереносимо. Там было сборище каких-то колбасников. А истинные аристократы находились снаружи.

Мы были в джинсах и рубашках. Открылось окошко на двери: «Вы не можете войти в таком виде». – «Не подойдет?» – «Нет, в таком виде нельзя войти сюда». – «Ну что ж, мы сейчас изменим вид…» Мы вернулись в «порше», там Жак и я полностью разделись. Потом в одежде Адама и Евы вернулись и опять стали стучать в дверь. Нам открыли. «Ну что, надеемся, так подойдет».

Скандал, смятение, крики, шушуканье. Через несколько минут все танцующие в клубе вышли посмотреть на наше представление. На улице Понтье образовалась пробка от гудящих автомобилей. После такого приветствия мы сели в «порше», который повел Френсис. Жак, абсолютно голый, устроился на крыше автомобиля, я села у дверцы и высунула раздвинутые ноги в окно; мы раз пять проехали по Елисейским полям до площади Звезды с возгласами: «Да здравствует порно!» Вдоль рядов кафе нас встречали аплодисментами и вставанием. Два полицейских были настолько ошеломлены, что забыли засвистеть.

Это было во времена организованной угрюмости и слюнявой респектабельности. Эти ребяческие игры я нахожу очень забавными. Если вы не играете в жизни, тогда жизнь играет вами. Я предпочитаю лучшую сторону.

Я была настолько необузданной в 12 лет, что моя мать повела меня к психиатру, прежде чем поместить в исправительный дом. Несмотря на упорство моей набожной родительницы, эта затея ничем не закончилась. В 14 лет я с моим двухлетним братом и четырехлетней сестрой стали детьми разведенных родителей. Современные педагоги считают, что юная душа бывает глубоко потрясена расставанием родителей. В моем случае было по-другому. Мне было не только глубоко наплевать на это, но я даже была рада, что осталась с отцом. Он был, кроме всего прочего, гурман, что привило мне страсть к хорошей еде и винам. Для воспитания он часто лупил меня. Внешне я похожа на него, и именно он привил мне любовь к гастрономии, которая все-таки является хорошей прелюдией к жизненным удовольствиям и обучению утонченности.