Праздник лишних орлов - [83]

– Поехали, – говорит, – Крюк, со мною печь класть. Деньжат маленько заработаем, на людей поглядим. Я тебя по-дедовски научу, авось пригодится потом, на старости.

– Отчего ж не поехать? Поехали, – говорю я. – Мне разрешения спрашивать не у кого. С мальцами твоими мать остается? Пусть тогда за кошкой моей приглядит.

Поехали мы. Собрали инструментик, мастерки-отвесы, пилы-молотки. Небольшенький ящик получился. Сели на проходящий поезд и глядим в окно. Ерш и раньше сильно много не болтал, а тут вовсе молчит как рыбина об лед. О своем думает, про меня не вспоминает. Что ж, понимаю, жена ушла. Мы вот когда с Алевтиной Палной в разные стороны разбежались, я тоже страдал. Но не очень долго, дня три. Не то два. Так ведь и были-то молодые, глупые, я только из армии вернулся, а она педколледж едва закончила. И прожили вместе полтора месяца всего. Детишек, естественно, не нажили. Жили как кошка с собакой. Лаялись по любому пустяку. Я ей слово, она мне три. Я ей за охоту, она мне педагогические приемы демонстрирует. Я о рыбалке, она за культурную революцию агитирует. Нет, я не против культуры, но не вместо же рыбалки… В общем, оба психанули и расстались. Слава богу, она сразу замуж вышла, детишек нарожала, а я жениться так больше и не собрался. Сейчас на все праздники открытки мне шлет, а я ей то клюквы, то ряпушки, то груздей соленых подкину. С симпатией друг к дружке относимся…

– Куда все же едем-то, друг ты мой Ерш? – спрашиваю я.

– А, да! – вспомнил Ерш. – Едем мы до острова Рыбачьего, до села Казачьего. Там у меня армейский товарищ живет, зовут его Жук. Нации он цыганской, после службы сидел за конокрадство, но вот решил остепениться. Женился, жена оказалась сильно верующая. Осели они на острове, рядом с монастырем. Да вот письмо от него, почитай!

И достает конвертик из-за пазухи, мне протягивает. Читаю:

«Привет горячий из Божией обители! Здравствуй на долгие годы, дорогой ты мой землячок Ерш! Пишет тебе твой старый товарищ, бывший солдат и зэк, а нынче Богомольный труженик Роман Жуков, попросту Жук…»

Дальше шло полторы страницы армейских воспоминаний и сетований на злую судьбу, бросавшую Жука по тюрьмам и этапам, а заканчивалось письмо так: «…И теперь вот мы с супругою моей, Надеждой, трудимся тут во славу Божию. Слыхали мы от хороших людей, что ты добрые печи кладешь, и решили обратиться к тебе за помощью. Живем мы на первом этаже двухэтажного дома. Раньше, при старой власти, здесь была печь. Но потом, как сменилась власть, все печи в доме снесли и стали топить кочегаркой на газу. Газ скоро кончился, электричество золотое, а зима здесь такая, аж в глазах бело. Не сложишь ли ты нам, естественно не бесплатно, печурку на месте старой, а то монастырский печник преставился, ученик его, послушник из столицы, не может ничего, и мы тут мерзнем-дубеем и в вере слабеем. Приезжай, приятно повидаемся, коль пожелаешь – в храм сходим. С мудрыми отцами поговоришь, если есть что сказать. В общем, выручай, братишка Ерш, а мы за тебя молиться станем…»

Понятно, мыслю я, о чем Ерш так задумался. Душу болящую успокоить хочет, от старца совета получить. Хотя странновато это мне, никогда у Ерша богомольности я не замечал. Ну да чужая душа – не видать ни шиша…

Сошли мы с поезда, сели на пароходик. Море как пашня под паром, небо прозрачно до звезд – благодать. Ни ветерка, ни дождичка. Только чайки стонут. Ерш в море глядит, солью дышит, ноздри раздувает. Даже лицо у него посветлело, желваки разжались. До острова дочапали, как на бричке докатили. Встречает нас Жук на причале. Обычный мужик, чернявый, только бородища лопатой, как у архимандрита. Глаза, главное, добрые, а хитринка в них наивной мне показалась. Обнялись они с Ершом, по спинам друг друга похлопали. Руку мне пожал, чую – мозоли присутствуют. Неплохо это. Не только языком, видать, работает. Приводит Жук нас домой, знакомит с женой.

– Вот, – говорит, – супруга моя, Надежда Афанасьевна. Если б не она, до сих пор сидел бы за Революцию или за Авангарда.

– Как это? – удивляемся.

– Да лошадушек моих так звали, каких я с колхозного двора свел.

– Ладно, будет тебе, Роман, веди гостей за стол, – говорит Надежда, сама стесняется, руки в передник прячет-вытирает.

Гляжу на нее: чисто синица. Сама маленькая, худенькая, коса узлом под синим платком, глаза – как у ребенка.

Хорошо нас встретили. Борщ, гуляш, пирожки с капустой. Чисто-аккуратно все у Надежды, пахнет вкусно, ажно сглотнули мы с Ершом. Перед тем как сесть, Жук молитву сотворил, Надежда голову склонила. Постояли мы, послушали с непривычки.

– Аминь! – закончил Жук, хитро подмигнул нам и достал из-под стола бутыль без этикетки.

– Грешен я, – посетовал он, – самогон держу для хороших людей.

Сели, налили, выпили, закусили. Надежда пригубила с нами капелюшечку да и ушла к себе незаметно. А у нас разговор пошел обо всем до полуночи.

Утром выяснилось, что Жук хоть и хитер с виду, однако полохало. В смысле, разгильдяй, не в свою сторону руки загнуты. Или просто люди вокруг похитрее его. А он в своем мире живет, где все по воле Божией делается.

– Ну что, друг Жук, – спрашивает его Ерш, – где печь ставить будем? Кирпич где, глина-песок?