Праздник Иванова дня - [18]

Конечно, Иисус и двенадцать апостолов были простолюдины, но… но… И вот настало время, когда Мортен Крусе, не зная, за что ухватиться, стал искать слова, освобождающего его от прежних обетов. Потому что Мортен Крусе в своей внутренней сущности остался таким же, каким был в детстве, когда, к великой гордости и радости старого Йоргена, требовал себе бутерброд потолще да без устали набирал ложкой кашу из миски: теперь, как и прежде, его аппетит был неутолим.

Но в юности он обманул свой аппетит, убедив себя, что удовлетворится положением священника или чиновника, поскольку располагает наследством старого Йоргена и приданым Фредерики. Только несчастье вновь пробудило в нем временно утихший голод.

Но вкус меняется с годами. Теперь пастору Крусе уже недостаточно было заниматься своей паствой и злобно преследовать всех остальных горожан. Пришло время, когда ему стало мало того, что верные старухи из Блосенборга молятся на него, красивые девушки и молодые женщины его боготворят, а кроты ползают перед ним на брюхе. Даже славословие тех, кому он помог, кого поддержал, не приносило ему больше удовлетворения. Нет, не к этому он стремился.

Почет, который его окружал, только увеличивал его аппетит. Теперь он ставил себе грандиозную цель — господствовать над самыми могущественными, быть окруженным тем блеском и почестями, которые сопутствуют власти, достичь самого высокого положения, какое только может занять человек в его стране в его время.

Но в этом-то и заключалась трудность — стремления эти никак не сочетались с началом его деятельности, с его словами о том, что Иисус и двенадцать апостолов тоже были простолюдинами, жившими в смирении, пренебрегавшими бренным миром и его суетой.

И вот как-то раз пастор Крусе сидел с профессором Левдалом в конторе приюта для слепых. Это благотворительное заведение Крусе основал отчасти ради старого профессора Левдала. Карстен Левдал был одним из первых, кого пастор привлек на свою сторону.

Пастор хотел поупражняться во всепрощении именно на том человеке, который его разорил. Он хотел, чтобы все видели, что этот красивый седовласый старец, сломленный несчастьем, нашел себе прибежище как раз там, где меньше всего мог ожидать. И пастору было очень приятно сидеть теперь в глубоком кресле и слушать, как профессор почтительно и заискивающе отчитывается ему в делах заведения, врачом и смотрителем которого он является.

Молодая фру Клара Левдал также стала верной помощницей пастора. Она могла лучше, чем Фредерика, организовывать благотворительные базары и распоряжаться на женских собраниях, соединяя истинно христианский дух с уверенностью светской дамы, умеющей обходиться с людьми.

Только Абрахаму Левдалу нелегко было приспособиться к новым обстоятельствам после того большого несчастья, которое на него обрушилось. Он многое перепробовал, но люди утратили к нему доверие; к тому же в городе поговаривали, что он начал пить.

По настоятельной просьбе профессора и Клары пастор Крусе дал ему в конце концов работу в своей газете; но между ними — старыми школьными товарищами — так и не установились те отношения, в которые пастор обычно вступал со своими людьми.

Абрахам выполнял работу в редакции без особого интереса и не всегда следовал полученным указаниям с тем усердием, которого неукоснительно требовал Мортен Крусе. Пастор давно приметил склонность Абрахама к оппозиции, но он знал ей цену и только ждал случая, чтобы окончательно его сломить.

Так вот, пастор и профессор сидели как-то раз в конторе приюта и беседовали. Невзначай разговор коснулся политики — этого предмета профессор старался избегать после своего падения.

Сам пастор Крусе и те общественные слои, среди которых он нашел своих первых приверженцев, принадлежали, естественно, к левому лагерю. Ему-то он и оказывал до сих пор поддержку, хотя лично не принимал участия в политической жизни.

Но именно в эти последние дни, когда он перестал получать удовлетворение от своей деятельности и искал новых путей, он охотно заводил разговор о политике. Он сидел и ругал на чем свет стоит и своих политических сторонников и своих политических противников.

— Не так-то просто решить, кто из них хуже! — воскликнул он.

— Хуже? Дело здесь не в левых и правых, — ответил профессор.

Но так как пастор пронзил его своим жестким взглядом, он поторопился добавить:

— Ну, конечно, такому человеку, как я, потерпевшему крушение, вообще не положено иметь своего мнения.

— Говорите, — сказал пастор.

— Худшие, дорогой господин пастор, — да и вы сами это знаете, — продолжал старик с улыбкой, — худшие могут принадлежать и к правым и к левым, они есть даже среди нас, потому что худшие, господин пастор, это — неверующие, не правда ли?

— Разумеется, — подтвердил пастор.

— Собственно говоря, именно против них и должна быть направлена любая христианская деятельность, — продолжал профессор Левдал скромно, как бы размышляя вслух. Он говорил словно себе самому в назидание.

Пастор между тем встал, подошел к окну и стал смотреть в сад, обнесенный крашеным дощатым забором.

Профессор еще некоторое время говорил о той благодати, которая уже снизошла на город в результате деятельности пастора Крусе; говорил он и о том, какое настало теперь блаженное время, когда удалось покончить с неверием. И хотя он не видел лица пастора, а видел только его широкую неподвижную спину в просвете окна, он чувствовал, что тот прислушивается к его словам.