Праздничная гора - [33]
Чтение Махмуда Тагировича прервали отдаленные выстрелы и вой автомобильных сигнализаций. Он выбрался из кустов, исцарапав себе руки, и выглянул на дорогу. За электрическим столбом прятались два школьника с рюкзаками, а прямо на проезжей части валялся мертвый в полицейской форме. На улице быстро собирался народ. Из автомобилей, доставая телефоны, стали выходить любопытствующие, и уже через минуту образовалась длинная пробка.
Поэтический настрой был сбит. Махмуд Тагирович засунул тетрадь в портфель, пощупал на голове отсутствующую шляпу и пошагал прочь от собравшихся. Он пытался стереть из памяти сцену с убитым полицейским и настроиться на дискуссию с Пахриманом, своим приятелем-лакцем.
Обычно они собирались у Пахримана каждый четверг на обед. Ели курзе с конским щавелем или чуду с творогом, играли в шеш-беш и яростно спорили. В прошлый раз Пахриман доказывал, что именно лакский Сурхай-хан разбил Надиршаха в 1741 году, а Махмуд Тагирович горячился, цитировал аварскую эпическую песню и напирал на то, что Сурхай-хан был турецким агентом, а жена его содержалась у Надиршаха в гареме. Дискуссия почти переросла в ссору, но тут жена Пахримана внесла кизлярскую мадеру, и вечер кончился мирно.
Внезапно Махмуд Тагирович вспомнил, что до четверга еще не скоро, и повернул к дому. Дом его, увитый виноградом, выходил на одну из главных улиц. Поднявшись по старым деревянным лестничным маршам, Махмуд Тагирович открыл дверь собственным ключом с болтающимся брелоком в виде двух горных отрогов и на пороге с испугом обнаружил, что жена его еще дома.
– Махмуд! – закричала она из комнаты.
– Да, Фарида, – отозвался он, снова щупая макушку.
– Махмуд, – жалобно повторила жена, выходя из залы и закутываясь в невесомую золотистую шаль, – у Марата опять проблемы в университете. Ты там работаешь, и ничего не можешь для внука сделать!
– Я что могу… – начал Махмуд Тагирович.
– Что ты можешь? – воздела жена руки кверху. – Аллах видит, что ты ни сыну своему не помогал, ни внукам! Абдуллаев ты видел, как подсуетился, куда он детей устроил? А Омаров? У его жены по пять килограммов золота на каждой руке!
Жена без сил опустилась на кресло и прикрыла лицо руками.
– Фарида… – снова начал Махмуд Тагирович.
– А твой брат, – всколыхнулась та, – младше тебя на десять лет, не имеет твоего образования, а скоро хозяином завода станет. Ты у него бы поучился.
– У меня хорошая работа, – возмутился наконец Махмуд Тагирович.
– Ты с нее что-нибудь поимел? Тебя там все за дурака считают, я прямо тебе скажу, – накинулась жена, – нормальные люди деньги делают, родственников устраивают. У тебя столько возможностей было, и я тебе чего только не советовала, ты разве меня слушал?
– Фарида, что ты начинаешь, что за ай-уй, – скривился Махмуд Тагирович.
– Я еще не начала, – привстала жена, грозя пальцем, – у меня еще много терпения. Что, опять к Пахриману пойдешь?
– Куда хочу, туда пойду, – обиженно засопел Махмуд Тагирович.
– Давай, развлекайся, пиши, пока жена работает, – сказала она, кивнув на его портфель и собирая сумку.
Воспользовавшись паузой, Махмуд Тагирович шмыгнул в свою комнату и там затаился, пока не хлопнула входная дверь.
4
Махмуд Тагирович любил напомнить внукам, что его дед, происходивший из ханской хунзахской семьи, ребенком чудом избежал смерти от рук имама Шамиля, находился в плену, был выкуплен и, пережив множество приключений и переездов, оказался в петербургском высшем обществе, даже нес караульную службу в личных монарших покоях. Дяди Махмуда Тагировича, а их было восемь, погибли в разных концах рушащейся империи и за ее пределами. Кто на полях Русско-японской, кто в Первую мировую, кто в Гражданскую от рук озлобленных большевиков, но все при царских боевых наградах.
Отца Махмуда Тагировича, как самого младшего, запрятали на дальний хунзахский хутор, откуда он отлучился лишь в тридцать первом году – на учебу в только что открывшийся Махачкалинский пединститут. Оттуда его, впрочем, вскоре выгнали как сына белого генерала.
Вернувшись на хутор, юноша переписывал Коран, занимался переводами, а затем неожиданно проникся красной романтикой и отгрохал на аварском поэму-покаяние, где рвал со своим несчастным прошлым.
В эстетских, пестрящих арабизмами строках новоявленный поэт расписывал несчастную долю простых хунзахцев, веками гнувших спину под игом коварных нуцал-ханов и их интриганок-жен. Вскользь упоминался и Хочбар из вольного Гидатля, унесший с собой в огонь малолетних ханских сынков.
