Право выбора - [15]

Каков смысл бесконечного размножения вселенных?

А каков смысл размножения всего сущего? Ведь всякая плазма в конечном итоге — зародышевая плазма. Важно то, что мы установили: наша вселенная — материальная организация, непрестанно воспроизводящая свою организацию. Таков закон ее развития. Все остальное — частности. Итак: от замкнутой вселенной к разомкнутой, к вселенной с отрицательной кривизной пространства и к двум замкнутым идентичным вселенным. А возможно, и неидентичным. Возможно, в данном случае мы будем иметь вселенную и антивселенную.

— Гениально! — взрывается Ардашин. — Изящная теория! Вы в самом деле заглянули за пределы человеческих знаний. Отныне наступает новый период в космологии: построение моделей вселенных невозможно без учета теории неких высших множеств и всеобщего закона расширенного воспроизводства.

Хоть Ардашин и подлиза, но я благодарен ему за восторги: они разрушили последнюю преграду между «авгурами» и Мариной, ее признали «своей».

— Если бы гипотезу обосновать математически… — продолжает нагнетать Ардашин. — Ведь, по Канту, в каждом знании столько истины, сколько математики.

Ардашин любит все выходящее за рамки обыденности, мечтает осчастливить человечество небывалой идеей или открытием. Он самый молодой из нас. Он верит в то, что еще можно удивить кого-нибудь проникновением в тайны природы, смелой гипотезой. А втайне мечтает стать руководителем сектора. Все начинают с этого…

Но Ардашин безразличен Марине. Она не удостаивает его вниманием и равнодушна к его комплиментам; она фиксирует взгляд на лице Бочарова и ждет. Она почему-то сразу как-то выделила Бочарова из всех нас. Бочаров сидит, опустив голову и нахмурив брови. Возможно, погруженный в свои мысли, он даже не слушал Марину. Но ей нужна именно его оценка. Она легонько ударяет ребром ладони по столу. Бочаров поднимает голову, некоторое время пристально смотрит на Марину и, криво улыбнувшись, говорит:

— Ардашин прав: это гениально. Но где же все-таки новелла, как условились? Вы нас угостили сухим докладом, да еще с формулами. Я сразу себя почувствовал на лекциях профессора Рубцова. А откуда все-таки взялся «первичный сверхатом»?

— Лирик из меня, признаться, неважнецкий. Если вы обладаете даром сочинять, послушаю с удовольствием. Скажем, о какой-нибудь необыкновенной любви. Ну заодно и о «сверхатоме».

Вызов брошен. В какие века было видано, чтобы женщина охмуряла молодых мужчин космологическими спекуляциями! Нас больше не существует. Мы исчезли, растворились. Остались двое: Марина и Бочаров. Марину я знаю: у нее страсть к игре — покорить, подчинить. И все без определенной цели. Просто для того, чтобы показать свое превосходство. Главное оружие — едва уловимая ирония, сарказм, парадоксальность мышления.

За Бочаровым наблюдаю с некоторой опаской: не оскорбил бы Марину какой-нибудь глупой выходкой. За ним водится дикое озорство. Он неистощим на выдумки, не щадит ни великого, ни малого.

Однажды Бочаров с услужливой миной помог одеться Цапкину. Наутро Цапкин сказал:

— Твой идиотик Бочаров подсунул мне плащ академика Щуровского, а шляпу вывернул наизнанку. Так и ходил весь вечер перед иностранными гостями, как беглец с Канатчиковой дачи.

Всеобщему любимцу доктору физико-математических наук Рубцову, человеку рассеянному, Бочаров вместо чая подсунул стакан с коньяком. В конце доклада повеселевший Рубцов воскликнул: «Благодарю за коньяк!» После этого Бочарова даже вызывали на бюро. Но с него как с гуся вода.

Ко мне как руководителю Бочаров относится почтительно, но это официальная почтительность дисциплинированного служащего.

Судя по всему, Бочаров настроен благодушно. Держит марку гения. Гений должен кочевряжиться, быть экстравагантным, поражать современников оригинальностью мышления и поступков. Если уж ты взобрался на этого конька, держись.

— Необыкновенная любовь… — произносит он задумчиво. — А ведь существует она, необыкновенная любовь!.. Но тут нужна особая чуткость. Богатство души и, я бы сказал, смелость. Заурядная любовь не требует от вас всех этих качеств. Я не думаю, что когда-нибудь наука сведет любовь к понятию резонанса, хотя тут кое-что есть. Модель любви, конечно, можно построить. Но будет ли это любовью? Для роботов, возможно, сойдет…

Я в своей жизни прошел мимо необыкновенной, чудовищной любви, бежал от нее. Вы, люди Земли, поймете меня. С моей стороны даже нечего было говорить о любви. Другое дело: мой страх оказался выше научной любознательности. Я должен был пожертвовать собой ради науки, но не сделал этого.

Я даже не знаю, с чего начать этот странный рассказ. Может быть, с рассуждений о совершенно иных формах разумной жизни. Другая основа жизни, не имеющая с нашей, органической, никаких точек соприкосновения. Я говорю о Корпускуле. Корпускула — вечно пульсирующий гигантский полый шар, ни живое, ни мертвое. Чтобы общаться с Корпускулой, нужно войти в ее чрево…

Есть такое место — Читинские Альпы. Мощный горный узел. Там встречаются заросли кашкары. Большой желтый цветок с коричневым хоботком, золотистый рододендрон. Он любит высоту, забирается по каменистым осыпям к самым снежникам и ледникам. Отваром из молодых побегов кашкары в наших местах лечат ревматизм. Послал меня батя в горы за кашкарой. Продрался я сквозь стланик и очутился в незнакомой местности, на перевале. То, что сперва принял за голец, оказалось огромным серым шаром. Шар пульсировал, вернее, то появлялся, то исчезал и вновь появлялся. Всякая чепуха полезла в голову. Страха не было. Только любопытство. Спустился в котловину, подошел к шару. Тишина. Ни души. Пересвистываются сеноставки. Шар как живой. Вглядываюсь в голубовато-серую глубину и будто бы там, внутри, вижу знакомое женское лицо. Не могу вспомнить, где видел раньше. Какая-то одурь нашла. А она смеется, манит пальцем. И я шагнул туда… Обволокло меня со всех сторон и потащило.