Право умирать первыми. Лейтенант 9-й танковой дивизии вермахта о войне на Восточном фронте. 1939–1942 - [45]
– Желаете сделать заявление? – спрашивал Фрейслер.
Обвиняемый что-то бормотал или в оправдание своих действий, или отрицая вину. Лучше б он промолчал, бедняга! Фрейслер набрасывался на него, начинал вопить, махать руками:
– Как, ты еще смеешь разговаривать?! Ты мерзавец, земляной червяк, давно потерявший честь! С такими, как ты, мы не церемонимся! Здесь имеет значение только одно – верность фюреру. Для нас, национал-социалистов, право определяется не так, как в демократиях. У нас на первом месте народ, а уж потом право!
Затем состоялся суд. Суд для формы удалялся на совещание. Назначенный адвокат почти всегда говорил, что «ничего не имеет добавить к словам господина председателя». После нескольких минут «совещания» Фрейслер возвращался:
– Именем немецкого народа…
Приговор: смертная казнь.
За тот час, что я провел в зале суда, к смерти были приговорены трое. Адвокат из Бреслау, за то, что в поезде, в присутствии члена партии, усомнился в «мотиве честолюбия», двигавшем заговорщиками 20 июля. Французский пленный, высказавший сомнения в количестве уничтоженных русских танков, сообщенном командованием. Двадцатилетняя немка, которая переспала с русским пленным, что режим расценивал как «преступление против арийской расы». Никогда не забуду отчаяния этой девушки. Мои курсанты были потрясены, о чем сказали мне на выходе.
– Молчите, молчите, – это все, что я смог им ответить.
Зато у Беттины Риббентроп никто не молчал. Старшая дочь министра иностранных дел рейха жила в отцовском дворце на Вильгельмштрассе. Риббентроп оборудовал для нее небольшую отдельную квартирку в заднем крыле большого здания, тоже наполовину разрушенного. Место было очень милым; у дома имелся маленький садик. Туда можно было незаметно проникнуть с боковой улицы.
Один из моих школьных друзей, князь Йоки Фюрстенберг, познакомился с Беттиной на коктейле. Он обнаружил у нее горячее желание поближе узнать молодых офицеров знаменитого Крампницкого училища.
– Это меня немного развлечет после партийных боссов и министерских клерков, – сказала она.
Однажды Йоки с загадочной улыбкой спросил меня:
– Хочешь, я представлю тебя Беттине Риббентроп?
– А почему бы не китайской императрице? – парировал я.
– Нет, это не шутка, я действительно знаком с нею. Она жаждет познакомиться с несколькими твоими сослуживцами.
И вот однажды вечером мы отправились в гости, с трудом обходя огромные воронки на Берлинерплац, образовавшиеся после бомбардировки, состоявшейся ровно в восемь (по английским бомбардировщикам можно было сверять часы).
Беттина ждала нас. Она была очень хороша в длинном лиловом платье. У нее уже собрались несколько офицеров, два летчика-истребителя с Рыцарскими крестами, гражданский из министерства, трое моих товарищей по училищу и равное количество девушек – дочерей служащих ближайших министерств. Но главное, там был Руди, молодой австриец, и его джазовый оркестр из трех музыкантов, из которых один был французом. Руди – единственный в Германии музыкант, которому позволялось играть английский джаз: он аккомпанировал на англоязычных радиопередачах, передававшихся для британцев.
Праздник получился очень веселым. Ни слова о политике, ни слова о положении на фронтах. Слуги в белом разносили напитки. Казалось, что находишься вне времени и пространства, далеко от окружавшей нас нищеты. Мы танцевали под знакомые мелодии, запрещенные десять лет назад: Goody goody for you, goody goody for me… They we are, out of cigarettes… Oh my lady is a tramp… Jeepers, creepers. Было виски, я никогда в жизни не пил его столько, как в тот раз. Его принес швейцарский дипломат. Девицы пили еще больше, чем мы. Под чердаком были обустроены маленькие комнаты для гостей; ими активно пользовались в перерывах между танцами. В коридоре – зияющая дыра в стене: кусок вырвала бомба. Мы кидались в нее мелкими камешками. Где мы были? На Земле или на Луне? В аду или в чистилище? Сколько времени нам еще оставалось жить? Несколько недель или всего несколько минут?
– Замолчите! – крикнул вдруг кто-то.
Музыка остановилась. Ну да! Ну да! Это выли сирены! Мы бросились вниз по лестницам, подхватив по дороге слившуюся в объятиях парочку. «Скорей, скорей, они уже здесь!» Гул моторов, первый свист бомб. Бах! Это в Тиргартене, совсем рядом. В министерстве имелось прекрасное бомбоубежище. В несколько секунд все примчались туда. Руди был уже там. Он продолжил дьявольскую мелодию.
– Тихо! – бросил гражданский.
В дверях убежища появился мужчина: маленького роста, очень сутулый; у него были седые волосы и заострившиеся черты лица. В руке он держал несколько листков бумаги.
– Простите, господа, – произнес он с улыбкой, – но я попрошу вас вести себя потише. Мне надо работать.
Нам потребовалось несколько секунд, чтобы узнать Иоахима фон Риббентропа.
Вновь Беттину я увидел двадцать месяцев спустя, в Нюрнберге, в жалком бистро напротив Дворца правосудия. Там членов семей военных преступников кормили картофельным супом. Она вместе со своей матерью ждала вынесения приговора отцу.
