Право на возвращение - [30]

— Судья, — сказал Анисимов, — изучает документы, которые принес Ройтман. Знаете, Александр Никитич, а ведь, пожалуй…

— Доказано, что убил не Гинзбург, а этот… Баренштейн?

— Можно считать, да, — кивнул Анисимов.

— Так чего же…

— Т-с-с… Понимаете, все теперь зависит от того, не превысил ли требований инструкции Баренштейн. В этом проблема. Если не превысил…

— Так ведь и Гинзбург…

— Нет, с Гинзбургом другое дело, он знал, что Кахалани не террорист, вы же слышали? И потому… Вот. Погодите.

Судья отложила бумаги, задумалась на минуту, задала короткий вопрос следователю и получила такой же короткий ответ, который Анисимов не стал переводить, — то ли не расслышал, то ли не счел нужным. Потом судья обратилась с вопросом к Беринсону, до сих пор так и не подавшему голоса, адвокат сидел за своим столом с таким видом, будто до всего происходящего ему нет никакого дела.

— Адвокат согласен, — сказал Анисимов и постучал пальцами по крышке скамьи.

— С чем?

— Ну… Судья спросила у обвинителя и защитника, будут ли те возражать, если суд применит к обоим задержанным одинаковую меру пресечения.

— Какую? Не может же она…

— Сейчас. Оба сказали «не возражаю».

— Беринсон… он вообще молчал все время, не знаю, для чего он тут.

— Спокойно, Александр Никитич, Амос все делал правильно, он же видел, как складывались допросы.

Судья встала и произнесла длинную фразу, глядя в сторону скамьи подсудимых, где сидевшие по разные стороны Гинзбург и Баренштейн даже взгляда не подняли, слушали с равнодушным видом, будто решалась не их судьба, а каких-то посторонних им людей.

И вдруг будто ветер ворвался в помещение, все задвигались, повставали с мест, встал и Анисимов и почему-то зааплодировал, и другие зрители стали хлопать, как на премьере. Юля, и Маша, и Игорь заторопились, побежали, а навстречу им протискивался между рядами Гинзбург, наручников на нем уже не было, руки висели, как плети, он что-то говорил, но Карпухин не слышал. Баренштейна тоже освободили и от кандалов, и от наручников, а тот улыбался неподвижной, будто приклеенной улыбкой. К нему подошел Ройтман, взял за локоть и повел прочь из зала. Карпухин удивился — неужели у этого человека нет родных, почему никто не пришел за него болеть, кроме работодателя? Какая тебе разница, — сказал он себе, — какое тебе дело до этого человека, его все равно будут судить, он убийца…

Должно быть, он произнес эти слова вслух, потому что Анисимов, начавший уже тоже пробираться к выходу, повернулся и с удивлением посмотрел на Карпухина.

— Вряд ли, — сказал Анисимов. — Вряд ли его будут судить. Впрочем, наше ли это дело?

Карпухин увидел: Руфь тоже оказалась возле Гинзбурга, окруженного родными, а Симочка стояла в стороне, ей хотелось подойти и сказать что-нибудь ободряющее, но она стеснялась. Карпухин взял дочь за руку и подвел к жене.

— Руфочка, — сказал он. — Нас оправдали?

Он действительно так думал: нас. И только теперь вспомнил о лэптопе. Оглянулся, поискал глазами: там, где он только что сидел, чемоданчика не было, и будто ледяная вода обрушилась с потолка, у Карпухина похолодело под ложечкой. Ужасное состояние потерянности и испуга продолжалось секунду или чуть больше: он почувствовал тяжесть в правой руке и понял, что все это время крепко держал компьютер за ручку. Господи, — подумал он, — совсем голову теряю…

Юля оставила свекра и подошла к Карпухиным.

— Видите, — сказала она, — как оно все обернулось. Видите, как все…

Она повторяла это раз за разом, Карпухин понимал: Юля хотела сказать что-то еще, что-то, наверно, важное, но слова терялись, а может, мешало присутствие Руфи с Симочкой, и он произнес:

— Юля, я вас поздравляю, теперь все будет хорошо.

Более банальной фразы он, конечно, не мог придумать, но Юля, видимо, именно таких слов от него и ждала.

— Да, — кивнула она. — Конечно. Суд назначили на шестое сентября, но это, наверно, формальность, а Баренштейна вообще судить не будут.

— Не понимаю, — сказал Карпухин. — Михаила Яновича все-таки будут судить, хотя он никого не убил, а Баренштейн убил, но его судить не собираются?

— Знаете, как тут все запутано, — слабо улыбнулась Юля. — Неважно. Я хочу сказать… Приходите к нам сегодня вечером, хорошо? Миша просил передать. В семь или восемь. Когда хотите.

— Обязательно! — сказал Карпухин с чувством.

— Это… — Юля посмотрела на лэптоп в руке Карпухина. — Отдайте, пожалуйста.

И тут на Карпухина что-то нашло.

— Нет, — сказал он. — У меня эта штука будет в большей сохранности. Я принесу вечером и передам из рук в руки. Извините.

Юля подняла на Карпухина удивленный взгляд, но спорить не стала.

Гинзбург уже вышел из зала, оставались здесь только судья, возившаяся с бумагами за своим столом, несколько полицейских и Анисимов, дожидавшийся Карпухина у последнего ряда.

* * *

— Я все равно не поняла, — сказала Руфь. — Вам не кажется это странным? Где логика? Где здравый смысл?

Они сидели в том же кафе, где вчера утром Анисимов знакомил Карпухина с частным детективом. Интересно, куда исчез Мейер — сразу после судебного заседания он будто в воду канул.

— Это все-таки Израиль, а не Россия, — улыбнулся Анисимов. Перед ним стоял большой бокал с персиковым соком и тарелочка с круасаном, от которого он отщипывал маленькие кусочки. — Баренштейн не мог знать, что за человек с чемоданом бежал к школе. Он имел все основания предполагать, что это террорист, и действовал строго по инструкции. Он имел право убить, и он убил. А Гинзбург был с «террористом» знаком, их несколько раз видели вместе, они о чем-то говорили. Значит, Гинзбург знал, что это не террорист, и стрелять не имел права.