Право на возвращение - [28]

На свидетельском месте стало тесно — Мейер уходить не собирался, рядом встал следователь Берман, да еще Агерти к ним присоединился, и все трое стояли плечом к плечу, Карпухин видел только затылки, не очень понимал даже, кто именно из троих давал показания, Анисимов тоже разбирал не каждое слово, но смысл, в общем, был ясен, и Карпухин перевел взгляд на лицо судьи, госпожи Ализы Амитай — сосредоточенное, вроде бы бесстрастное, но что-то было в нем, некая игра мыслей, это было видно по глазам.

— Агерти утверждает, — переводил Анисимов, — что в Кахалани попали именно те пули, что были выпущены с того места, ну, того, на фотографии… Он не может дать гарантии, но траектории таковы, что вполне могло быть именно так.

Карпухин инстинктивно посмотрел на стоявший у его ног лэптоп. Если действительно все так и было, если некто не хотел, чтобы Гинзбург уехал назад, в Россию, настолько не хотел, что намеренно убил ни в чем не повинного человека, чтобы подставить бывшего ракетчика, засадить его в тюрьму на весь остаток его жизни… Наверно, у «них», кем бы они ни были, есть возможность после вынесения приговора сделать так, чтобы срок заключения изменили? Может ведь и президент подписать помилование, если это так важно для обороны страны? Но неужели они рассчитывают на то, что Гинзбург после всего пережитого станет сотрудничать?.. В Израиле нет «шарашек», какие были в России, зачем они здесь… А может, есть, и там работают на оборону такие вот… может, и еще кто-то из «русских» репатриантов…

Господи, — подумал Карпухин, — какой бред приходит в голову…

— А теперь, — Анисимов заговорил слишком громко, и судья подняла на него взгляд, рука ее потянулась к молоточку, но остановилась на полпути, она только головой покачала и продолжала спрашивать то Мейера, то Бермана, Агерти же стоял неподвижно и молча, не уходил, ждал, может, что и к нему еще будут вопросы. — А теперь судья спрашивает, удалось ли полиции — к Ноаму она больше не обращается, он свое будто уже сделал… — получить информацию о человеке, который… Да, говорит Берман, мы… то есть, они, полиция… стали работать по связям Гинзбурга… какие у него связи, он почти ни с кем не встречался… В общем, вчера же вечером выяснились два обстоятельства, которые… Дальше я не расслышал, ну, неважно… Они пришли в офис охранной фирмы, от которой работал Гинзбург. Хозяин… его фамилия Ройтман… бывший полицейский, кстати, дослужился до майора, это было двадцать лет назад… вышел в отставку и занялся охранным бизнесом… Судья говорит, чтобы вызвали Ройтмана, а Берман просит повременить, пока он не закончит… так и решили… Да, они пришли в офис, Ройтман уже собирался уходить… Попросили книгу дежурств, тут он и раскололся…

— Кто? — не понял Карпухин. — Ройтман? Он что же…

— Нет-нет, — сказал Анисимов. — Погодите, сейчас… Да, Ройтман заявил, что не собирался, мол, так это оставлять и, конечно, пришел бы в полицию, но Берман считает… Судья говорит, что сейчас не имеет значения, что именно считает полицейский следователь, пусть излагает только факты, которые ему удалось… Видите, Берман кладет перед собой такой гроссбух… Читает… Ну, это из журнала, да… Но не дежурств, а проверок, в фирме, оказывается, есть три человека в штате, которые… ну, как контролеры в автобусах… время от времени выходят на объекты и проверяют, как работают сторожа. Со стороны смотрят, незаметно. Да, а потом на основании их докладов Ройтман делает выводы — кому прибавить зарплату, кого, наоборот, оштрафовать, а кого вообще уволить… Да… Берман говорит, что… то есть, он показывает судье запись, сделанную во вторник в семь ноль пять утра. Говорит, что такая же запись есть в компьютере фирмы. А в книге подписи самого Ройтмана и проверяющего, его фамилия… не расслышал… кажется, Баренштейн… или Бронштейн… Его все равно потом вызовут, так что узнаем… И этот Баренштейн, согласно записи, отправился на проверку трех объектов, первым из которых стала школа, где сторожем Гинзбург. Проверяющий должен был определить профессионализм работника в наиболее ответственный момент — когда школьники идут на занятия, во дворе много детей, это самое ответственное время… в том смысле, что если террорист… Проверяющий прибыл к школе в семь сорок две и стал из-за забора смотреть, что делает Гинзбург.

— Погодите, — пробормотал Карпухин, начиная, наконец, понимать. — Погодите, Николай Федорович, вы что же, хотите сказать…

— Что? Судья говорит, что о действиях Баренштейна… да, именно такая у него фамилия… он расскажет сам. Берман говорит, что Баренштейн задержан… собственно, он сам явился в полицию, когда ему позвонил Ройтман… это был уже первый час ночи, кстати… Судья говорит, чтобы Берман и Ройтман отошли и… Ага, вот и этот… Баренштейн.

Карпухин посмотрел на дверь, в которую двое полицейских ввели невысокого крепыша лет сорока, с короткой шкиперской иссиня-черной бородкой и лысиной, похожей на почти полную луну. На Баренштейне были зеленые шорты ниже колен и огромных размеров серая майка навыпуск с надписью «I love N-Y» на груди. И яблоко было нарисовано, чтобы каждый понял о каком именно N-Y идет речь. Правда, яблоко почему-то оказалось надкушенное, но Карпухину было не до того, чтобы разбираться в этой странной символике. Руки вошедшего были скованы наручниками, как у Гинзбурга, и передвигался он странной шаркающей походкой — Карпухин не мог видеть со своего места, но, вероятно, и ноги у Баренштейна тоже было скованы. Полицейские повели было задержанного к скамье подсудимых, чтобы усадить рядом с Гинзбургом, но судья что-то сказала, и Баренштейн направился к свидетельскому месту, после чего последовала процедура установления личности, Карпухин нетерпеливо вертел головой и хотел задать Анисимову тысячу вопросов, но тот демонстративно смотрел в потолок, ожидая, когда начнется допрос. Сзади о чем-то тихо переговаривались Руфь с Симочкой, и еще чей-то женский голос был Карпухину слышен, но он не стал оборачиваться.