Право на легенду - [14]

— А там для меня есть место?

— Ну еще бы! Я уже договорился, будешь работать в соседнем институте.

— Глупый! Я не об этом. — Она ткнула пальцем ему в грудь. — Тут для меня много места?

Он обнял ее и сказал уже почти спокойно:

— Ты знаешь, как я торопил время? Я без тебя не жил, а просто существовал во времени и пространстве. Знаешь, есть такая философская категория?

— Да, дорогой, знаю… Есть такая категория. Пойдем пить чай.

Свадьбу, однако, решили отложить. Стоит подождать, пока Алексея утвердят в министерстве.

Куда, действительно, торопиться?

Год между тем прошел. На завтра назначена свадьба.

Нина смотрела в окно. Думала. И чуть не проехала остановку.

Было душно, каблуки вязли в асфальте, над головой гремел железом мост, и поезда не успевали привозить и увозить толпы людей, которые здесь были уже не москвичами, но еще и не дачниками. Только теперь она заметила, что серые коробки домов, шедшие плотным строем с ближайшей станции, уже сомкнулись вокруг поселка, и теперь отсюда ничего, кроме них, не разглядеть, не увидишь ни дач, ни леса.

Она долго шла по улице, одна сторона которой была застроена корпусами с балконами, а другая еще не была застроена вовсе и уходила к реке, потом свернула на аллею, в конце которой у их дачи стояла чья-то приблудившаяся «Волга», и почти столкнулась с человеком в шляпе. Он вышел из Ритиной калитки, а сама Рита стояла у забора и смотрела ему вслед.

— Зайди, — сказала Рита. — Сто лет не виделись.

Они виделись каждый день, но Нина все равно зашла, потому что дом был уже рядом, уже ничего не придумаешь, не станешь в очередь за квасом, чтобы оттянуть время. Она не торопилась в дом, где сегодня утром поставили тесто на свадебный пирог, и не хотела думать, почему она не торопится.

— Страховой агент, что ли? — Нина кивнула в сторону калитки, через которую вышел мужчина. — Вид у него такой.

— Какой?

— Настойчивый.

— Все они… настойчивые. Поклонник. Из Серпухова ездит, не ленится. С мужем вместе работает, знает, когда его нет дома.

— Вид у него скучный.

— Ну и черт с ним.

— А чего не прогонишь?

— А зачем?

Она теребила скатерть и смотрела на Нину вызывающе и пришибленно, и в то же время Нина чувствовала, что Рита вот-вот разревется.

— Ритка, что с тобой?

— Да так. Что тебе объяснять, ты и так все знаешь. Этого выгоню, будет другой… Кто-нибудь будет, если на душе пусто. Черт с ним, не обращай внимания, я ведь всегда была нервная… — Она пыталась улыбнуться, но слезы уже текли по щекам.

«Нервной ты, положим, стала совсем недавно», — подумала Нина, а вслух сказала:

— Перестань реветь, выдумываешь ты все.

— Выдумываю. Только и осталось. Тебе хорошо. Хотя тебе тоже нехорошо. Ты знаешь, Нина, иди, пожалуй, а то я сейчас могу что-нибудь не то сказать. Муж у меня, семья, счастья полон рот, сама ковала, я же кузнец своему счастью… Чепуха, Нинок, не слушай. Обзаводись и ты семьей, пока Лешка не передумал. Хотя теперь не успеет. Только… — Она вытерла глаза и как-то жестко добавила: — Только не удивляйся, если и тебе через год станет все равно, с кем целоваться. Идем, я тебя провожу. Не слушай глупую бабу. Я вечером приду. Девчонок уложу и приду.

5

Небольшой деревянный дом почти целиком скрывался за густо разросшейся сиренью, и только кусок островерхой крыши с задиристым петухом на коньке высовывался из-за зелени. Павел остановил машину. Лидия Алексеевна встретила его у калитки, сразу узнала, обняла, несколько секунд постояла молча, потом сказала:

— Ну вот. А я дочку вышла встретить. Проходите, Павел Петрович, проходите. Ниночка сейчас придет. Вы смелее, собаки у нас нет.

Она отворила калитку, и Павлу пришлось идти за ней, слегка наклонив голову, потому что кустарник рос неухоженный, буйный, почти смыкался над головой. Дорожки были посыпаны желтым песком, и это была, пожалуй, единственная дань добропорядочному ведению хозяйства. Не было ни гамака, ни бочки с водой, ни столика, за которым вечерами пьют чай и играют в карты. Зато была большая клумба и газон возле веранды; и клумба и газон были несообразными, дикими, разбитыми вопреки всякому садоводству, но на них было много цветов.

— Вы разрешите мне называть вас по имени, да? Я ведь и вам мама. Вы посидите, Паша, я сейчас.

Она ушла в дом и тут же вернулась с подносом, на котором были и сухари, и варенье, и сливки.

— Ну вот… Попьем чайку на веранде. У нас здесь тихо, хоть и город близко. Правда, все заросло, запущено, везде крапива. Дочь занята, у нее работа, а я в последнее время…

Она говорила неторопливо, спокойно, слегка запинаясь, и Павел подумал, что это у них, наверное, в роду, потому что Веня тоже запинался. Он был похож на мать: те же удлиненные, приподнятые к переносице глаза, те же резко очерченные губы, тот же слегка восточный овал лица.

Она рассказывала Павлу о себе, о дочери, а он все не мог заговорить о сыне, хотя видел, что она ждет этого. Ему нужно было найти в этом доме что-нибудь от Вени, он еще раз огляделся, но ничего не увидел, все было спокойным. И он сказал слова, которых больше всего боялся:

— Веня погиб как герой.

Это была правда. Но не это было важно сейчас. Просто это были не те слова, они повисли в воздухе, чужие и никчемные. И вдруг в самом углу веранды, над диваном, он увидел Венькину акварель. Не может быть! Тот самый кусок ватмана, отпущение грехов, как сказал Венька. По голубым волнам бежала яхта…