Правительницы России - [44]

   — Благолепна стала Москва, — проронил он, с усилием улыбаясь, — велика и многолюдна.

Дьяк Трофимов с самодовольной важностью склонил голову.

   — Третий Рим, — торжественно изрёк Семён Борисович, и немцы согласно — из вежества, а может, и от чистого сердца тоже склонили головы.

Меж тем посольский кортеж приблизился к Троицкой площади, что лежала перед самым Кремлем и из-за того, что была главной торговой площадью, именовалась также Торгом.

Неподалёку от въезда на площадь Герберштейн увидел ещё один новый храм, и дьяк Трофимов сказал ему, что это одна из двенадцати церквей, воздвигнутых повелением великого князя после того, как Герберштейн девять лет тому назад уехал из Москвы, и что поставлена она в честь и память о введении во храм пресвятой Богородицы.

Как только церковь осталась позади, послы увидели площадь, забитую несметными толпами народа и пёстрой сумятицей многочисленных торговых лавок. На дальней, западной стороне площади возвышались три ряда стен. Два первых были выложены из белого камня и шли по обеим сторонам рва, наполненного водой. За рвом и стенами краснела третья стена — высокая, зубчатая, как кружевом изукрашенная стремительными ласточкиными хвостами зубцов.

По случаю въезда послов на государев двор все лавки были закрыты, а все купчишки, лавочные сидельцы и коробейники, а паче того тьма-тьмущая горшечников, оружейников, ткачей и многих иных ремесленных людей, и более всего мужиков и баб, отправившихся на торг за покупками, многотысячной плотной толпой стояли на пути посольского выезда.

Карета с превеликим трудом протискивалась сквозь толпу, правя на мост к Фроловским воротам.

На мосту, с обеих сторон, тесными шеренгами стояли стрельцы в одинаковых — алого сукна — кафтанах, с бердышами на плечах.

Посольская кавалькада въехала в Кремль, где, к удивлению Нугаролы, народу было ничуть не меньше, чем на Троицкой площади. Карету остановили сразу за воротами, и послы сквозь толпу стали проталкиваться к Красному крыльцу Грановитой палаты.

Раздражённый толкотнёй и сумятицей Нугарола спросил Герберштейна:

   — Что это за порядки, барон? Неужели великий князь не может выставить вон этих праздношатающихся простолюдинов?

Герберштейн ответил улыбаясь:

   — В том-то и дело, любезный граф, что всё это делается намеренно — князь московский нарочно собирает народ, чтобы иноземцы видели, сколь сильна и многолюдна его держава.

Когда наконец разгорячённые и притомившиеся послы добрались до Грановитой палаты, они увидели многих бояр и иных ближних государевых людей, ожидавших их на ступенях высокого Красного крыльца.

Бояре, обнимая послов, троекратно целовали каждого из них, и передавали из рук в руки со ступеньки на ступеньку, всё выше и выше, пока, наконец, не распахнулась перед ними резная дверь, окованная красною листовою медью. Послы сняли шляпы и, гордо выпрямившись, вошли в государеву палату.

Герберштейн и Нугарола шли через длинную анфиладу сводчатых залов, расписанных яркими диковинными цветами и травами.

Герберштейн, любивший зодчество и знавший в нём толк, заметил, что посередине некоторых залов стояли опорные столбы, называемые русскими «Павлиний хвост». Столбы эти шли вверх к потолку, расширяясь от средоточия. И в согласии с названием была и их роспись — настоящие павлиньи хвосты — спорившая и побеждавшая в споре другие росписи и радужным богатством красок, и весёлой сказочной красотой рисунков.

В дверях самого большого зала послы остановились. У противоположной стены на помосте, крытом алым фландрским сукном, в высоком кресле из слоновой кости недвижно сидел Великий князь Московский — горбоносый, худощавый, сосредоточенный. Герберштейн отметил, что Василий Иванович со времени их последней встречи сильно осунулся, глаза у него ввалились, скулы заметно заострились, наверное оттого, что великий князь побрился и теперь всё, что прежде было скрыто пышной окладистой бородой, резко проступало наружу. Рядом с Василием Ивановичем стоял князь и боярин Александр Владимирович Ростовский, а за спиною у него — незнакомый Герберштейну подьячий. Вдоль стен, слева и справа от послов, плотно сидели думные бояре и дьяки.

— Великий государь, — начал Герберштейн, — шлют тебе поклон и братский привет император Священной Римской империи германской нации Карл Пятый и его брат эрцгерцог австрийский Фердинанд.

Оба посла, низко поклонившись, коснулись полями шляп ковра.

Василий Иванович степенно поднялся с трона и медленно подошёл к послам.

Чуть склонив голову, он протянул руку сначала Нугароле, а затем Герберштейну.

   — Поздорову ли избранный цесарь римский Каролус и брат его Фердинанд?

   — Здоровы, государь, — дуэтом откликнулись послы и поклонились ещё раз.

Василий Иванович также степенно и неспешно пошёл обратно к трону. Герберштейн отметил, что в отличие от первого посольства великий князь не стал мыть рук после того, как поздоровался с нечистыми схизматиками папежской веры. А девять лет назад сразу же после рукопожатия московский государь омыл персты в золотом тазу и тщательно вытер расшитым рушником.

«Не иначе как Елена Глинская повлияла на Василия», — подумал Герберштейн, связав воедино и изменение во внешности великого князя и перемену в обычае.