Правитель страны Даурия - [96]

Троих солдат-новобранцев, соблазненных русской красавицей, невозмутимый Имоти как раз и отправил расстреливать свою искусительницу. Но перед этим не отказал себе в удовольствии понаблюдать за тем, как Елизавета, абсолютно не стесняясь его, рассовывает деньги по самым интимным частям своего туалета. В этом созерцании заключалась отместка женщине, на которую, подполковник считал, он имеет право. В свою очередь Лукина мстила подполковнику полным игнорированием его персоны.

До последнего момента, покуда Имоти не скомандовал свое «пли», Взбесившаяся Самка все не верила, что патроны у солдат действительно холостые. Перед выводом из камеры она не забыла дважды напомнить подполковнику, чтобы лично проверил, чем именно заряжены их винтовки.

– О чем вам заботиться напоследок, мадам? – успокоил её Имоти. – Уж вы-то умели прожигать свою жизнь, как никто из нас. В чем я вам искренне завидую.

– Чужая жизнь особой ценности для меня тоже не представляла, – проговорила террористка, презрительным взглядом окинув подполковника.

О том, что патроны у них холостые, солдаты не знали. Но обратили внимание, что падала роскошная русская приговорённая как-то особенно медленно и артистично. Таким завораживающе красивым было это падение для женщины, тело которой должно быть растерзано сразу несколькими разрывными пулями! Правда, полюбоваться её конвульсиями солдатам-новобранцам не дали, поскольку тут же резкая команда «кругом!» выпроводила их из камеры, а над телом расстрелянной уже склонился сам Имоти.

Подполковник оказался единственным из присутствовавших на «казни», кто знал, что японская разведка все еще имела виды на Лукину как на агента, и уже в ближайшие дни ей предстояло новое задание. А еще он знал, что испытание предстоящей казнью было всего лишь очередным экзаменом для этой неподражаемой в своей жестокости и изобретательности женщины. Командование армейской разведки желало видеть, как будет вести себя русская, оказавшись на грани своего профессионального краха – на грани гибели.

…Зато расстрельная команда слышала, как, передавая тело Елизаветы Лукиной «могильщикам», подполковник приказал старшему из них проследить, чтобы ни одной иены у расстрелянной изъято не было. И на том свете Взбесившаяся Самка должна была удостовериться, что свои обязательства перед агентами японская разведка выполняет свято, как величайшую заповедь Будды.

Часть вторая

1

Вот уже более часа Сталин внимательно вчитывался в протоколы допросов «генерал-предателя», как он его называл, Андрея Власова, стараясь при этом понять сам мотив предательства, на что этот человек рассчитывал, а главное, каковой виделась ему будущая Россия.

Причем интересовали «вождя всех времен и народов» в основном те ответы командующего Русской освободительной армией (РОА), которые не вошли в официальные документы и не были подшиты к общему «Делу о предательстве генерала Власова». По приказу Берии они были отпечатаны на отдельных листах. На прошнуровке стоял гриф «Особо секретно», там же значилось предписание: «Выдается по особому кремлевскому списку», и лежало всё это в конце «дела».

Берия рассчитывал, что основные протоколы множества допросов командарма-предателя Коба[66] прочтет по диагонали, сосредоточив свое внимание лишь на «выдержках», содержащихся под «кремлевским грифом», в особом «разрешительном списке» которого значились только Сталин, Берия и председатель Военной коллегии Верховного Суда генерал юстиции Ульрих.

Правда, чуть в сторонке дописана была и фамилия маршала Жукова. Однако никакого интереса к «делу» Власова то ли из принципа, то ли из какой-то особой предосторожности маршал не проявлял. В отличие от Сталина, который вот уже третий вечер подряд изыскивал десять-пятнадцать минут, чтобы вчитываться в «официальные» показания предателя. При этом он лишь время от времени заглядывал в «особо секретные» документы, изумляясь, насколько разным вырисовывается в них обреченный генерал, и представляя себе, под какими пытками, угрозами и с какими увещеваниями выбивались показания, на которых должны будут со временем основывать свои обвинения его судьи.

«Мы не хотим коммунизма, но мы не хотим быть и немецкой колонией. Россия должна занять достойное место в новой Европе», прочел он выдержку из выступления Власова весной 1943 года в Луге. В той самой Луге, где, как утверждала местная русская газета и сами немцы, толпа устроила Власову прямо-таки восторженный прием. Она прорвалась через заградительный заслон полиции и попыталась поднять генерала на руки, как народного героя.

Саркастическая ухмылка на какое-то время превратила иссечённое морщинами и исклеванное оспой лицо «вождя народов» в некое подобии маски Квазимодо. Хотел бы он видеть сейчас перед собой тех сотрудников НКВД, которые, если верить официальным протоколам, то ли сумели заставить генерала произнести слова раскаяния, то ли попросту приписали их бывшему командарму РОА, чья участь уже была предопределена!

«Пожалуй, нигде так не сказалось пренебрежение Сталина к жизни русских людей, как на практике 2-й ударной армии, – вновь вернулся Коба к чтению «власовских» документов. – Управление этой армией было централизовано и сосредоточено в руках Главного Штаба. О её действительном положении никто не знал и им не интересовался. Один приказ командования противоречил другому. Армия была обречена на верную гибель. Бойцы и командиры неделями получали сто и даже пятьдесят грамм сухарей в день. Они пухли от голода, и многие не могли двигаться по болотам… Но все продолжали самоотверженно биться. Я до последней минуты оставался с бойцами и командирами армии. Нас оставалась горстка, и мы до конца выполнили свой долг солдат. Я пробился сквозь окружение в лес и около месяца скрывался в лесу и болотах»