Правило четырех - [49]
В ту ночь рисунок из детства напомнил о себе во сне — лежащая женщина, подкрадывающийся к ней сатир, гордо восставший пенис, — и я, наверное, так разворочался, что разбудил Пола.
— Том, ты в порядке?
Я поднялся и бросился к его столу. Пенис, так похожий на изогнутый рог, напомнил мне о чем-то хорошо знакомом. Колонна знал, о чем говорит. Связь должна была быть. Кто-то дал Моисею рога.
Ответ обнаружился в «Истории искусства Ренессанса» Харта. Картинку я видел много раз, но никогда не обращал на нее особенного внимания.
— Что это? — спросил я, бросая раскрытую книгу ему на кровать.
Пол прищурился.
— Статуя Моисея работы Микеланджело. — Он поднял голову и посмотрел на меня как на сумасшедшего. — В чем дело, Том?
Я не успел ответить.
— О Боже! — прошептал Пол, включая лампу. — Конечно…
Каждый, кто видел скульптуру Микеланджело, знает, что на голове ветхозаветного пророка ясно видны два небольших завитка, похожих на козлиные рожки сатира.
Пол спрыгнул с кровати.
— Ты сделал это! Точно! Так оно и есть!
Я посмотрел на дверь, ожидая увидеть недовольные физиономии Чарли и Джила, но они, если и проснулись от шума, предпочли не вмешиваться.
— Почему Микеланджело изобразил Моисея с рогами?
Мне по-прежнему было непонятно, как мог Колонна вложить ответ на свою загадку в скульптуру великого соотечественника.
Но Пол уже все понял. Схватив с кровати книжку, он быстро отыскал объяснение.
— Рожки не имеют никакого отношения к супружеской измене. Вопрос надо понимать буквально: кто дал Моисею рога? Все дело в неправильном переводе Библии. В Исходе говорится, что когда Моисей сошел с горы Синай, его лицо лучилось светом. Но еврейское слово «лучи» можно также перевести как «рога», karan и keren. Когда святой Иероним[38] переводил Ветхий Завет на латынь, он решил, что лучи могут исходить только от Иисуса, и предпочел второе значение. Таким, с рогами, Моисея и создал Микеланджело.
При всем возбуждении той ночи, не думаю, что я сознавал все последствия случившегося. «Гипнеротомахия» пробралась в мою жизнь и перенесла меня через реку, пересекать которую я вовсе не собирался. Нам оставалось лишь постичь значение ошибки святого Иеронима, применившего по отношению к Моисею слово «cornuta» и таким образом снабдившего пророка рогами. Но в течение всей следующей недели бремя это нес осчастливленный Пол. Мне же осталась роль наемного убийцы, его последнего оружия в борьбе с «Гипнеротомахией». Я думал, что сумею удержаться в этой роли, сохранить дистанцию, избежать прямого контакта с книгой.
Пол вернулся в библиотеку, сгорая от нетерпения, предвкушая возможности, которые сулило наше открытие. Я же отошел в сторону и вскоре сделал еще одно открытие. Остается только гадать, какое впечатление произвел человек, исполненный важности и гордости после успеха в поединке с Франческо Колонной.
Мы познакомились на чужой территории, где тем не менее чувствовали себя как дома: в «Плюще». По крайней мере я проводил там не меньше вечеров, чем в своем клубе. Она же еще за несколько месяцев до избрания лопала в число любимчиков Джила, и именно у него первого появилась мысль познакомить нас.
— Кэти, — сказал он, затащив меня к себе однажды субботним вечером, — рад представить тебе моего друга Тома.
Я лениво улыбнулся, думая о том, стоит ли стараться ради какой-то второкурсницы.
Она заговорила, и я вдруг почувствовал себя мухой, залетевшей в бутон цветка-убийцы и обнаружившей вместо нектара смертельную ловушку.
— Так это ты Том? — проговорила Кэти и качнула головой, как будто мое лицо в точности совпало с портретом преступника на стенде «Их разыскивает полиция». — Чарли рассказывал мне о тебе.
Если тебя описал кто-то вроде Чарли, то хорошо хотя бы то, что хуже дальше быть просто не может, а значит, самое страшное позади. Вероятно, он встретил Кэти в «Плюще» несколькими днями раньше и, узнав о планах Джила, решил подготовить почву, сделав это в силу своего понимания, что хорошо и что плохо.
— И что же он тебе рассказал? — поинтересовался я, стараясь придать голосу оттенок беспечности.
Она ненадолго задумалась, вспоминая, что именно он сказал.
— Что-то из области астрономии. О каких-то звездах.
— Понятно, про белого карлика. Это такая специфическая шутка.
Кэти нахмурилась.
— Я тоже ее не понимаю, — поспешно добавил я, пытаясь не испортить первое впечатление. — У меня другие интересы.
— Литература? — спросила она.
Я кивнул. Джил успел предупредить, что Кэти занимается философией.
— И кто же твой любимый писатель?
— На такой вопрос невозможно ответить. Кто твой любимый философ?
— Камю, — без колебаний ответила она, хотя я спросил чисто риторически. — А любимый писатель — Рей.
Похоже, мне устроили проверку. Я никогда не слышал о Рее. Может быть, какой-нибудь модернист вроде Т.С. Элиота?
— Поэт? — наугад предположил я, представляя ее у камина с книгой на коленях.
Кэти моргнула и впервые за время нашего разговора улыбнулась.
— Он написал «Любопытного Джорджа», — рассмеялась она.
Мне ничего не оставалось, как смущенно отвести глаза.
В этом, наверное, и был рецепт наших отношений. Мы давали друг другу то, что не рассчитывали найти. К тому времени я уже научился не разговаривать с девушками на профессиональные темы, потому что, как наставлял Джил, даже поэзия может погубить романтику, если обсуждать ее всерьез. Кэти это правило пришлось не по вкусу. На первом курсе она встречалась с одним парнем, игравшим в лакросс
