Правила отражений - [7]

И вот люди замолчали в ожидании. Тут Тим, ощутив привычный душевный подъём, задорно прокричал:

- Я пришёл к вам, чтобы сорвать тонкую плёнку приличий и скучного морализаторства! Я пришёл, чтобы раздвинуть ваши горизонты! Я пришёл стереть ржавчину устойчивых представлений и морали! Я пришёл взорвать ваше сознание!

Зал заулюлюкал, захлопал. А Тим продолжил уже тоном ниже:

- Я здесь, чтобы призвать демонов прошлого. Открыть вам тех, кто терзал души людей на Земле в далёком великолепном двадцатом веке. Сегодня наш вызов замшелым культурным устоям и высокомерному чванству общества – французский шансон!

Он шагнул к проигрывателю, отработанным снисходительным жестом мастера ди-джея прокрутил виниловую пластинку взад-вперёд с характерным скрипом. И полился колдовской, наполненный неугасимой жаждой жизни голос Эдит Пиаф на никому не знакомом здесь французском языке.

Потом были Мирей Матьё, Джо Дассен, Ив Монтан. Песни чередовались с рассказами Тима об истории культуры Земли, о её людях. Потом опять звучала чарующая музыка.

И грубые лица разглаживались, тупые выражения сменяла осмысленность и вдохновлённость. Всех таких разных посетителей сейчас объединяло чувство единения, ощущение общей культуры и общей ноты, которая дрожит в душе, делая близкими тех, кто рядом. Большинство этих людей знало, что у них нет достойного будущего. Но у них было волшебное настоящее, которое дарил им Тим.

Новые мощные динамики, неделю назад прикупленные по случаю хозяином бара «Запретный плод» Хромым Ролом у известных на весь район скупщиков краденого братьев Хапугисов, звучали выше всяких похвал. Наверное, ещё недавно они услаждали ритмичной напористой музыкой уши чопорных представителей богемы в каком-нибудь концертном зале в центре Юдостана, а теперь радовали простой народ, и в этом была какая-то изначальная справедливость – будто зелёный росток пробивался сквозь асфальт неравенства и расовой сегрегации. Во всяком случае, Тиму казалось именно так. У него вообще за время пребывания на этой планете на многое поменялись взгляды.

Звуки лились, и вот кто-то забился в беззвучном припадке, колотясь лбом о стол, но интеллигентно, стараясь не шуметь, чтобы не разрушить очарование момента. Кто-то рванул на груди белую рубаху. Кто-то счастливо глядел на Тима.

И Тим был счастлив. Он считал, что самое важное, совершаемое им здесь, на далёкой планете Джумба – это именно такие вечера. И он был благодарен судьбе за то, что видит эти наполненные надеждой и радостью лица.

Неожиданно погас приглушённый свет, и музыка пропала. Затем рубанули по глазам зажёгшиеся под потолком мощные софиты. И послышался громкий издевательский голос:

- Ну что, руконоги шерстистые! Сидим, музычку дикарскую слушаем. Ничего, мы сейчас уши-то вам прочистим! Мы вас научим Ктулху любить!

Огромный негр в золотом жилете и красных шароварах стоял в проходе, выразительно постукивая резиновой дубинкой по ладони. За его спиной маячили такие же внушительные мускулистые фигуры. И, судя по шуму и возгласам, на улице ждала многочисленная, возбуждённая, жаждущая крови толпа.

«Чёрный реванш», - подумал Тим, скривившись, как от зубной боли. Этих ребят он видел не первый раз и имел полное право сильно не любить их. Он с хрустом размял пальцы. Пусть блок безопасности он оставил согласно протоколу на своём корабле «Бог Шива», вращающемся на высокой орбите, но всё равно у него есть, чем порадовать этих негодяев.

- Бей расистов! – заорал огромный бледный бородач, хватая стул и запуская его в негра.

И началась всеобщая добрая потасовка…

***

Абдулкарим развалился с книжкой в невидимых нитях силового кресла. На нем были его любимый, шитый золотом халат, чалма и туфли с загнутыми вверх носками. В рубке звездолёта был установлен коэффициент эффекта присутствия единица, так что создавалось полное ощущение, что люди висят в бескрайнем космосе. Всё это напоминало мне какую-то сцену из «Тысяча и одной ночи» - бородатый джин, уютно устроившись среди звёзд, листает магический фолиант.

- И тут вор в законе отчеканил презрительно и гордо: «ну что, подлые козлы, найдутся и на вас перья и волыны, и да не дрогнет моя справедливая рука!» – с придыханием процитировал Абдулкарим строки из книги, сразу разрушив очарование момента. – Как сказано, почтенный Александр! Какая экспрессия! Какая жажда справедливости!

Он захлопнул свою любимую старинную книгу¸ с которой не расставался ни в одном полёте. Это была «Банда Бешеного снова в строю. Издательство ЭКСМО, 1999 год». Её страницы были пропитаны связывающим пластиком, не дававшим ветхой жёлтой бумаге рассыпаться в пыль.

- Двадцатый век, - продолжил Абдулкарим свою старую вечную сказку. – Литература и искусство, непревзойдённые в своей целостности. Друг мой, неужели я опять вижу скепсис? Тебя коробят мои справедливые слова?

- Ну почему, - пожал я плечами. – Каждый имеет право на своё небольшое умопомрачение.

- Твоя язвительность достойна лучшего применения. Я согласен с одним из моих учеников, мудрым разговором с которым у камина я посвятил немало времени, и это было не худшее время, уважаемый Александр. Так вот, он считает, что именно двадцатый, а не девятнадцатый или двадцать второй век, породил самое человечное искусство.