Правила одиночества - [30]

Одиночество чужака.

Перебрав несколько вариантов времяпрепровождения, Ислам решил поехать в библиотеку и сдать книгу, которую он держал у себя уже несколько месяцев — тем более что библиотекарем там, насколько он помнил, была миловидная девушка. Он разыскал книгу, затем извлек из-под кровати чемодан, достал выходные брюки, новую тенниску. Оделся, смочил расческу водой и привел волосы в порядок. Щурясь от яркого солнца, Ислам вышел из общежития и неторопливо зашагал по асфальтированному тротуару краем футбольного поля; через плац, находящийся перед главным учебным корпусом, вышел с территории училища и отправился в библиотеку, которая находилась в трех автобусных остановках от общежития.

Виталик Большой проснулся в одиннадцать часов. С трудом разлепив веки, он с наслаждением потянулся, зевнул, и тут заметил, что Али, приподнявшись на локте, смотрит на него взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.

— Что случилось, дорогой друг? — хриплым от сна голосом воскликнул Виталик, — кто обидел эти глазки, почему ты так смотришь на меня?

— А что у меня с глазами? — настороженно спросил Али.

— В них вся скорбь армянского народа, — немедля ответил Виталик. Он уже заметил прищепку в руках Али и все понял: теперь, чтобы не дать развиться гневу приятеля, его надо было заговорить.

— Я не армянин, — грозно сказал Али.

— Тем хуже для них, у них был бы свой Голиаф.

— Голи… что? — переспросил Али.

— Аф-аф, — пролаял Виталик. — Голи-аф — это в древности у иудеев был такой богатырь.

Польщенный Али невольно ухмыльнулся, но тут же состроил сердитую гримасу, хотя было видно, что это удается ему уже с трудом.

— Слушай, ты мне зубы не заговаривай, — сказал он, — Голиаф-шмолиаф, лучше скажи, что это такое? — и он вытянул руку с прищепкой.

— Это приспособление для сушки мокрого белья, для его фиксации. Зачем она тебе, никак, ты постирать собирался?

— Я не стирался собрать, то есть не собирался стирать — эта хреновина была на моем носу, когда я проснулся.

— Не может быть! — ужаснулся Виталик. — Этого не может быть, кто же смеет сушить белье на твоем благородном носе, приятель, носу! Если только кто решил свести счеты с жизнью.

— Я знаю одного такого человека, — сказал Али, в упор глядя на Виталика.

— Нет-нет, прошу на меня не вешать, я здесь ни при чем.

— Как докажешь?

— У меня алиби: я спать лег раньше тебя, я уже третий сон видел, в то время как ты охмурял свою пожилую пассию.

— Действительно, — Али озадаченно почесал прищепкой свой стриженый затылок. Когда он вернулся от Эльзы, было три часа ночи, Виталик спал, и вряд ли он стал бы вставать ради этого.

— Но я этого так не оставлю, — негодовал Виталик, — в твоем лице они оскорбили весь лезгинский народ, это дискриминация малых народов!

— Лезгинскому народу нет никакого дела до моего носа, — сказал Али, — а насчет малых народов полегче, а то сам малым народом станешь.

— Нет, брат, шалишь, русский народ в Баку называют Большим Братом.

— Какой же ты русский, если у тебя папа азербайджанец?

— У меня мама русская.

— А национальность по отцу определяется.

— А у евреев по матери.

— Но ты же не еврей?

— Не еврей, — скрепя сердце согласился Виталик, — но с другой стороны, я дитя двух народов, и в зависимости от обстоятельств я выбираю себе национальность — это как двойное гражданство, понимаешь?

— Понимаю, это как хамелеон.

— Сам ты хамелеон, — вдруг обиделся Виталик.

— А-а, задело! А как меня малым народом обзывать? Я, между прочим, самый большой в нашей общаге.

— Ты-то здесь при чем? Это геополитический факт.

— Иди в задницу, — сказал Али.

— С удовольствием, покажи мне хороший женский зад — и я туда пойду, только не Эльзин. Кстати, как ночь прошла, удачно, только не ври?

Али кивнул.

— Что ты головой трясешь, словами скажи!

— За грудь разрешила взять.

— Иди ты!

— Клянусь.

— Ну, старик, да у тебя, я смотрю, дело на мази. Еще пару лет — глядишь, и в койке у нее окажешься.

АЛИ недоверчиво посмотрел на Виталика, пытаясь определить, смеется тот или говорит серьезно.

— Это же надо было просидеть полночи со старухой, чтобы взять ее за грудь! — продолжил Виталик.

Али нахмурился, некоторое время молчал, затем сел на кровать, свесив на пол мощные волосатые ноги, задумчиво поскреб обширную грудь и вопросительно сказал:

— И все-таки, какая сволочь прищемила мне нос? Тебя, значит, я вычеркиваю…

— Большое спасибо, — поблагодарил Виталик, — никогда не забуду твоей доброты.

— Будем действовать методом исключения, — продолжал Али, — значит, остаются двое: Ислам и Виталик.

— Я хочу тебе напомнить, дорогой друг, — заметил Виталик, — что в нашем боксе пять комнат, в каждой комнате по два человека. Путем нехитрых арифметических действий — если, конечно, ты помнишь, что такое арифметика — можно вычислить, что здесь проживают десять человек. Так что, выходит, любой из десяти человек, не считая меня, конечно, мог сделать это.

— Слышь, ты, умник, — насмешливо сказал Али, — я, в отличие от тебя, давно вышел из того возраста, когда пользуются сложением и вычитанием — я давно оперирую высшей математикой, и по моим расчетам выходит, что только кто-то из вас троих мог это сделать. Все остальные боятся даже здороваться со мной — стараются проскочить мимо, как мышки, а не то что проделать такую смертельную для себя шутку. Только мои сомнительные друзья могли позволить себе такую дурную шутку, к тому же я сейчас припоминаю: я и раньше находил прищепки в своей постели.