Праведная бедность: Полная биография одного финна - [41]

Этим поздним летом, когда Юха знакомой, вдоль изгороди, дорогой возвращается из именья на Тойволу, никакие новые планы не бередят его душу, и он без горечи думает о крушении старых. После возвращения с Туорилы наступило какое-то затишье, какое-то затаенное ожидание. Хотя смерть Вилле еще не забыта, отчетливо чувствуется, что жизнь еще раз изменит свое направление. Ведь многое еще не определилось; вот ведь и насчет торпа придется что-то решать, раз у него нет больше лошади. Только удивительно неохота думать над этим, и спасибо хозяину, что он об этом не заговаривает. Тут вроде надо сперва сделать что-то другое, но что именно — ума не приложить. Ладно, подождем пока, там видно будет.

Усталость с течением лет стала на Тойволе обычным явлением. Рина, хозяйка, от рождения была вялой и бездеятельной натурой, и ни салачный рассол, ни картошка, ни простокваша не шли ей на пользу, даже когда она была в самой зрелой поре. Сидя с ребенком на коленях, она часто раздумывала о том, какое, в сущности, глупое желание заставляет служанок выскакивать замуж. Она уходила в себя и пыталась припомнить, о чем она думала в то время. И получалссь, что у служанки было огромное преимущество — ложась вечером спать, она не думала о том, что ей делать завтра и что осталось недоделанным сегодня. Для служанки этих вопросов не существовало. Торпариху они мучили постоянно. А вот с рождением детей все обстояло наоборот. Само по себе родить — значит родить, и ничего больше, но для служанки это изобличение ее беспутства, для бабы же всего-навсего неизбежная проза жизни, нечто такое, чему вчуже можно даже посочувствовать. И поскольку эта проза — удел женщины, то и служанка всегда стремится выйти замуж. Возможно, и окрики хозяйки делают свое дело — дескать, вырвусь на свободу, только Рина Тойвола не раз горько усмехалась при этой мысли, вспоминая свою привольную жизнь в служанках. Так хорошо вспомнить о ней, когда старика нет дома и ты сидишь перед очагом, ожидая, пока закипит кофейник.

Рина чувствовала себя усталой. Со времени последних родов у нее по женской части случился такой недуг, о котором она не смела сказать даже никому из женщин, не то что Юхе. За это лето состояние ее ухудшилось, болезнь утомляла и истощала ее; иной раз, когда приходилось носить траву, доходило до головокружений. Поскольку она не хотела ничего объяснять, возникали и другие затруднения. Необходимо было, чтобы старик спал отдельно. Она говорила об этом, как о чем-то само собой разумеющемся и заранее предрешенном, несколько раздраженно и оттого еще более непонятно. Старик поглядел на нее долгим взглядом и уступил, истолковав дело по-своему; он тоже изменился за последнее время.

Усталость и упадок сил брали свое. Теперь поневоле приходилось упускать по хозяйству то одно, то другое. Все чаще приходилось в отсутствие старика ложиться на постель, чтобы отдышаться. Правда, Хильту охотно бралась за дела, в ней словно текла другая кровь, но не со всем она могла справиться, хотя уже была конфирмована. И на нее не всегда можно было кричать, столько в ней было ангельской кротости, такая она была слабая. Ее никогда не приходилось наказывать за шалости; стоило ей пригрозить — и она рыдала горькими слезами, даже в том возрасте, когда иные уже хороводятся с мальчишками. Хильту была такая хилая и неприспособленная к жизни, что, умри она, Рина едва ли пролила бы по ней слезу. Поэтому она избегала давать дочери поручения и делала все сама, как бы плохо себя ни чувствовала, или откладывала до другого раза.

Полевые работы не ждут, их надо выполнять в срок. Не щадят они и усталых. Юха старался, старалась, как могла, и Рина. Особенно старался Юха в имении — чтобы не дать хозяину повода выселить его с торпа. Дома он, надрываясь из последних сил, перевозил хлеб на ручной тележке с поля в ригу и сам заработал на этом стыдную, подлежащую утайке болезнь — грыжу. Жизнь нелегка. Лета с их многотрудными ночами — как разбитый на отдельные переходы путь, в который надо пускаться вновь и вновь, не давая себе отдыха, как бы ни устал с дороги. Конца этой цепи переходов не видать, и не хочется всматриваться, потому что там просто смерть, и больше ничего.

Так вот он и наступил, этот субботний вечер. В бане был особенно сладкий пар. Сладкий он был и обильный, но все же, должно быть, в нем таился угар, потому что, вернувшись из бани, Рина сразу же слегла — еще хватило у нее сил посидеть на кровати ровно столько, чтобы надеть рубашку. Потом она лежала молча и лишь тяжело дышала. Не поднялась она и в воскресенье утром.

Рина Тойвола тяжело заболела. Уже на следующий день на одном из торпов произошел такой разговор:

— Говорят, Рина Тойвола захворала.

— Вот оно что… Когда же это?

— В субботу вечером, значит, пошла она это в баню, и там стало у нее так жечь внутри, что и не чаяла до избы добраться. Юха заходил к нам сегодня за лекарством.

— Ты ему дал?

— Была у меня малость отхаркивающего и сердечных капель. Только от этого нутряного жженья ничто не помогает.

Отсюда разговор перешел на то, какими болезнями болеют знакомые бабы в округе.