Правдивая история о восстановленном кресте - [8]

— Но это же совершенно немыслимо, — пробормотал Фюрст. — Мы ничего не знали, да нам никто и не позволил бы получить это разрешение. Ведь нам дали всего шесть часов на сборы под угрозой смерти…

— Весьма сожалею, — пожал плечами таможенник, — но в таком случае ничего не могу сделать. Господа должны предъявить разрешение Генерального консульства…

Петер Шох выступил вперед и хлопнул по столу пачкой «расписок», в которых изгнанники собственноручной подписью подтверждали, что намеревались покинуть родину добровольно и без всякого принуждения.

— Позовите сюда вашего начальника, — сказал капеллан, и сказал это так, что молодой чиновник встал и беспрекословно повиновался, Минут через десять он вернулся вместе со статным офицером с проседью в волосах, по виду которого ясно было, что он служил еще в старой славной армии. Он взял паспорта в руки, словно колоду карт и стал их нервно листать, в то время как капеллан говорил ему решительным тоном:

— Я свидетель тому, господин майор, что этих людей несколько часов назад обобрали до нитки и потом гнали по болоту до границы, хуже, чем скот… Доктор Фюрст — венгерский подданный, и многие другие, как вы изволили убедиться по их паспортам… Цивилизованные люди не могут давать таких распоряжений, которые позволяли бы государству не принять своих нуждающихся в защите граждан…

— Ну… господин патер, — сказал офицер и поднял на Феликса темные глаза, во взгляде которых угадывалась горечь, — цивилизованные люди и не то еще могут… — И он холодно добавил:

— Я должен действовать по предписанию…

— Но нас совсем мало, — стал просить Аладар Фюрст, — у большинства в Венгрии родственники. Мы не будем государству в тягость…

Майор с отвращением отодвинул от себя колоду паспортов. Он не удостоил взгляда никого из присутствующих — ни Фюрста, ни Феликса, ни Шоха. Некоторое время он размышлял, нахмурив лоб, потом сказал довольно грубо:

— Сейчас перейдите обратно через границу и подождите!

Лишь когда капеллан в ужасе посмотрел на него, он пробормотал:

— Я позвоню в Шопрои, господину начальнику комитата…

7

Перед австрийской таможней была небольшая открытая площадка. Влево дорога вела к заросшему камышами берегу озера, вправо она терялась в густых виноградниках. Здесь штурмовики устроили с помощью фар своих мотоциклов некое подобие освещенной сцены. Они загнали в круг света пожилых мужчин и стали развлекаться на манер фашистов в немецких концлагерях, заставляя дряхлых стариков делать в быстром темпе приседания и другие гимнастические упражнения:

— Лечь-встать! Раз-два!

Вскоре восьмидесятилетний Давид Копф, отец булочника, свалился с сердечным спазмом. Капеллан с трудом удерживался от того, чтобы не присоединиться к истязуемым и терпеть унижения вместе с ними. Но он слишком хорошо понимал, что не добьется этим ничего, кроме обезьяньего издевательского хохота опьяненных властью мучителей. В мозгу его билась одна мысль: «Этим счастливцам дано грешить, тем несчастным дано искупать вину. Кто же счастлив, и кто несчастен?»

Вокруг собралась толпа зрителей — люди из Мёрбиша и солдаты венгерской пограничной охраны. Они не скрывали отвращения и гнева. Феликс заметил, как какой-то унтер-офицер сплюнул и возмущенно сказал соседу:

— Доведись такое, я тут же убил бы себя и всю свою семью.

Через час прибыл автомобиль, в котором собственной персоной восседал начальник комитата, обергешпан (таков титул губернатора венгерской провинции). Шопрон, главный город комитата, был всего в нескольких километрах от границы. Властитель провинции был приветливый тучный господин, наделенный той упругой грацией, которая нередко свойственна дородным сановникам. У него было багрово-красное лицо и белоснежные усы, и он явно потел, несмотря на страшный холод. Непринужденно войдя в центр светового круга, где скрещивались лучи от фар, и подозвав к себе всех радушно-покровительственным жестом, он подбоченился, чтобы еще больше подчеркнуть свою осанистость, и стал раскачиваться на носках, словно всадник в стременах:

— Ребята, что это вы мне тут дурака валяете! — начал он отечески-распекающим тоном, обращаясь исключительно к изгнанникам. — Я не могу отменять законные предписания. Ибо являюсь всего лишь исполняющим лицом и подлежу министерству внутренних дел в Будапеште. Венгрия — правовое государство, и у нас христианский курс, это, конечно, так… Но… я не должен создавать прецедента. Объясняю: если сегодня я пропущу через границу вас, завтра придут другие и сошлются на вас, завтра и послезавтра, и возможно, в течение многих месяцев. Что из этого выйдет, вы и сами можете догадаться. Венгрия — страна, которой обрубили руки и ноги, и в ней почти миллион граждан израильского происхождения, и безработных несть числа, этого нам только не хватало! Вы меня поняли, не так ли? Так что ступайте себе спокойненько домой, все вместе, и не доставляйте мне неприятностей. Лично я сожалею, что ничего не могу сделать для вас.

Обергешпан говорил, словно добрый старик, увещевавший неразумных детей отказаться от опасной затеи и по-хорошему вернуться домой. Но речь его была не по адресу. На вооруженных молодчиков в коричневых рубашках он лишь мимолетно поводил смущенным взглядом. Тут Петер Шох проговорил в полной тишине: