Правда о Ванге - [9]

Услышали они мою Вангу? Прониклись ли сердцем в правдивые ее слова? Жаль, но я не знаю.

Ах, Ванга, если бы ты была зрячей! Как хороша по утрам долина Рупите, как невесомы, почти бесплотны кисейные облака в жемчужном утреннем небе, как нежно раздувает алую грудку зарянка, приветствуя новый день, как чертит синеву своим легким крылом быстрая ласточка… Утро — пир для глаз, не разучившихся смотреть.

Но Ванге ведомо другое — созерцание, и я не знаю, что за краски пылают перед ее внутренним взором, когда она погружается в свою измученную душу. Вдруг ее незрячие глаза широко распахиваются, как окна навстречу солнцу, и она смотрит, да, она смотрит и видит неведомое, запредельное, таинственное. Проходит несколько минут, свет гаснет, лицо Ванги, только что необыкновенно одухотворенное, как бы тускнеет, снова становится похожим на искусную маску.

Бывает так, что мы сидим вдвоем на крылечке, говорим о всяких вещах, мысль скачет, не останавливаясь, с предмета на предмет, и внезапно Ванга засыпает. Было однажды так, что я читала ей книгу, художественное произведение, с героями, с увлекательным сюжетом. Ванга некоторое время слушала, я увлеклась и читала с выражением, меняя интонацию, выделяя тоном речь автора, реплики героев. И тут я заметила, что красноречие мое расходуется впустую: Ванга спит. Ошарашенная, я умолкла, но Ванга, не открывая глаз, сказала: «Читай. Я ведь не сплю. Мне захотелось посмотреть, как на самом деле жили люди в то время, которое описано в этом историческом романе», — «Ну и как?» — спросила я, не придумав вопроса более стоящего. «Я тебя огорчу: в книге главная героиня — неправда. Мне очень жаль, книга написана хорошо, не только тебе, многим она нравится, но там всё неправда. Я перенеслась на некоторое время в те годы, когда происходят описанные события. «Жаль, но все это неправда». Так сказала, повторила несколько раз Ванга. Я забросила книгу в чулан, подумав, что никогда, никогда не стану писателем. Мои читатели, думаю, уже поняли, что я тогда выбрала правильный путь. Ну, а заметки о прожитом и увиденном до силам составить каждому, кто захочет. Не правда ли?

Мы, простые смертные, даже самые умные и дальновидные из нас, представляем окружающий мир в одной плоскости, Ванга совсем в иной. Наш и ее миры вращаются на разных орбитах, вот почему, кстати, я не берусь рассуждать, толковать, комментировать, а лишь беру на себя смелость узнанное, насколько хватает памяти, документально пересказать.

Тихий, теплый вечер, к близкому дождю одуряюще пахнет душистый табак, пылают желтые георгины, божья коровка ползет по листку герани, Ванга подходит к самому краю клумбы, нагибается к цветам. Губы ее раскрываются, она произносит какие-то слова, будто тихо беседует с задушевным другом.

— О чем ты говоришь, тетя? И с кем?

— Не видишь с кем — с цветами. Герань мне сейчас сказала: «Я лучшее лекарство от нервного расстройства». Смешная такая, я это и сама давно знаю.

Позволю себе спросить самых умных своих сограждан, мудрецов нашей милой планеты Земля, позволю себе спросить: объясните механизм приема и воспроизведения информации, который столь умело запускает в работу Ванга? Знаю, никто мне не ответит, ничего вразумительного я не услышу. И тогда спрашиваю Вангу:

— Тетя, как ты видишь?

— Ты знаешь, детка, все происходит само собой и довольно просто. Ко мне приходит человек, а с ним в мою жизнь врывается его жизнь, со всеми радостями и страстями, неудачами и болью. У меня в мозгу открывается окно, через которое я и наблюдаю жизнь своего гостя. Неважно, говорит ли он, молчит. Лучше даже если молчит, потому что видимые мною картины его жизни сопровождаются подробным рассказом, я слышу совершенно явственно не слышимые тебе или кому-либо другому слова.

— О жизни рассказать — времени много надо.

— Конечно. Но главных-то событий не так уж много.

— Тетя, я кое-что записываю, поищи для меня интересные примеры.

— Да что их искать, что я их — прячу? Ты все и сама знаешь. Ну, если хочешь, запиши для примера историю с китаянкой Сун. Была такая китайская художница, звали ее Сун. Она училась в Софии, где и вышла замуж за болгарина. Еще в 1971 году она как-то раз заглянула ко мне на огонек. Я ей сказала тогда: «Ты вернешься к своим, ты станешь известным и почтенным человеком. Вижу твою страну, твои родные места, поля, залитые водой, зеленые ростки риса, низкие дома, люди много работают, но они бедны, даже обуви нет, на ногах какие-то Деревянные сандалии с веревочками. А страна красива красотой неустанного человеческого труда». Понимаешь ты меня? И еще я сказала китаянке: «Бедная, твой — ребенок болен, его разбил паралич, помочь ему может только один человек — ты. Утешься, ты справишься с этим тяжким недугом, переборешь его, твой ребенок выздоровеет». Потом Сун уехала в Китай, стала изучать иглотерапию и, добившись удивительных успехов, поставила на ноги многих людей, вылечила и своего ребенка. Бывала она опять у нас в Болгарии, а вот сейчас я вижу ее на родине. Теперь она очень известна в Китае, она счастлива.

Среди многих знаменитостей мирового, так сказать, класса, бывали в гостях у Ванги и художники. Как-то раз встретила я здесь Святослава Рериха. Он был в Болгарии проездом — из Индии ехал, кажется, в Амстердам. Он молча сидел против Ванги, а тетя говорила ровным и спокойным, обычным своим голосом, без интонаций и даже как бы без эмоций. Она видела рабочий кабинет Рериха, видела большую керамическую вазу с хорошо, заботливо возделанной землей, а в ней цветок — белая, прямо-таки алебастровая лилия как символ небесно-чистой красоты, Ванга сказала: «Это — самое большое духовное украшение твоего дома. Прекрасная лилия блестит для меня серебром вечных поднебесных снегов Тибета и Гималаев. Оттуда, с Тибета, началась история человечества, там следует искать ее корни, там — объяснение многих удивительных и странных загадок земной жизни человека и людей. Отец твой, — продолжила Ванга, обращаясь к Рериху, — был не просто художником, а и вдохновенным пророком. Все его картины — прозрения, предсказания. Они зашифрованы, но внимательное и чуткое сердце подскажет зрителю шифр, и смысл полотен прояснится. Ты должен со всем усердием продолжать дело отца. Так предначертано».