Правда о Салли Джонс - [33]

Я увидела его почти сразу. Это был мужчина, одетый как священник, в черную сутану с белым воротником. Живот был обвязан пурпурным поясом, а на голове надета такого же цвета шапочка. В прошлый раз он был одет иначе, но я все равно его узнала. В груди кольнуло так, что я едва не лишилась чувств.

Это был человек из Ажиере.

Тот, что называл себя папа Монфорте.

И вот теперь он стоит тут, всего в нескольких метрах от меня, и беседует с каким-то мужчиной, лица которого я теперь уже не помню. Мужчина что-то сказал, и папа Монфорте снова засмеялся, раскатисто и громко. При этом он слегка повернул голову и вдруг заметил меня. Наши взгляды встретились. Улыбка застыла на его лице, и мне показалось, что в глазах его промелькнул страх. Я быстро отвернулась. Мое сердце сильно билось.

Швейцары в ливреях зазвонили в маленькие латунные колокольчики. Пора было рассаживаться по местам. Скоро начнется представление. Синьор Фидардо взял меня за руку, и мы встали в очередь перед дверью, ведущей в зал.

Глава 27 Пурпур

Анино выступление в театре Сан-Карлуш имело огромный успех. Она семь раз спела на бис, прежде чем публика позволила ей уйти со сцены.

У меня от концерта остались смутные воспоминания. После встречи с папой Монфорте я сидела, погруженная в тревожные мысли. Хотя я, конечно, помню головокружительно огромный зал, помню, как после каждого номера с рядов срывался гром аплодисментов. Но отчетливее всего я помню, как у меня сводило живот от щемящего, гадкого чувства, когда в ушах снова и снова звенел смех папы Монфорте. Страх, испытанный той злосчастной ночью на реке, снова завладел мною.

После концерта у служебного входа Ану сразу забрал автомобиль и отвез в частный дворец виконта Оливейры, где слуги приготовили торжественный прием. Синьор Фидардо даже не успел подарить ей цветы.

Когда мы вернулись домой, синьор Фидардо был так переполнен впечатлениями от концерта, что не захотел сразу ложиться спать. Он откупорил бутылку вина, а мне налил стакан молока. Мы устроились в мастерской и стали ждать возвращения Аны. Ее привезли на такси вскоре после полуночи. Ей пришлось рассказать нам все о торжественном ужине, обо всех важных и знаменитых гостях, которые собрались, чтобы отпраздновать ее успех. Директор крупной граммофонной компании пообещал ей записать пластинку.

– Поверь мне, Ана, – сказал синьор Фидардо, и его голос растроганно дрогнул, – все это – только начало.

Было уже далеко за полночь, когда мы наконец разошлись, пожелав друг другу спокойной ночи. Прежде чем забраться под одеяло, я, как всегда, тихонько сбегала на лестницу и выглянула в окно.

Но Альфонса Морру не было и на этот раз – он не стоял под фонарями и не смотрел на наши окна. Зато чуть поодаль припарковалась машина. Водительское стекло было приспущено, за ним угадывался силуэт мужчины. Он курил. Мне показалось, что я различаю слабый блеск его глаз в темноте. И что глаза эти смотрят на меня.

Вскоре водитель включил фары. Автомобиль медленно отъехал от тротуара и проплыл мимо нашего дома. Улица опустела и затихла.

Я вернулась на диван и легла. Но уснула я только через несколько часов, на рассвете.

~

На следующий день в доме на Руа-де-Сан-Томе царило оживление. Без конца прибегали посыльные с букетами и поздравительными телеграммами. Один из букетов был от тайного поклонника Аны, загадочного Кансона.

Сослуживцы с обувной фабрики и музыканты из Алфамы и Моурарии приходили поздравить Ану и выпить кофе с рюмочкой агуарденте. Виконт Оливейра принес шампанское, а директор Сантуш – коробку шоколадных конфет. Звучала гитара и песни. У Аны голова шла кругом, а синьора Фидардо я еще никогда не видела таким счастливым. Он взял гармонику и сыграл несколько итальянских песен в Анину честь.

Я, конечно же, все время была рядом с Аной. Но как ни старалась, не могла от души веселиться вместе со всеми. Встреча с папой Монфорте не только напомнила мне о несчастье на реке. Она вселила в меня жуткое предчувствие несчастий грядущих. Мне трудно точно описать свои ощущения. Внутри меня словно повеяло ледяным холодом.

~

Празднование продолжалось целый день. Вечером в воскресенье, перед тем как лечь спать, Ана заварила себе чай, а мне согрела молока. Она была счастливая, но уставшая.

– Завтра понедельник, – сказала она. – Как приятно снова вернуться к обычным делам после такого светопреставления.

Но и понедельник не стал для нас обычным днем. Мы с синьором Фидардо едва успели сесть за работу, как в дверь мастерской постучал посыльный. Синьор Фидардо был чем-то занят у верстака, поэтому я открыла. Посыльный принес письмо для синьора Фидардо. Конверт из тончайшей льняной бумаги был запечатан сургучом пурпурного оттенка, на котором стояла печать в виде креста.

Я уставилась на печать во все глаза.

Пурпур.

Что-то было знакомое в этом оттенке. Но что?

Я отдала письмо синьору Фидардо. Он тоже с любопытством рассмотрел печать, прежде чем сломал ее и вскрыл конверт.

– Пурпур – цвет епископа, – сказал он, и по голосу его было слышно, что он озадачен. – Господи, что все это может значить?

Синьор Фидардо развернул письмо и прочитал. Недоумение на его лице сменилось изумлением и наконец радостью. Письмо прислал не кто иной, как Родригу де Соуза, ауксилиарий, или вспомогательный епископ Лиссабона. Причем написал его не секретарь, а он сам. Дело касалось большого органа в церкви Сан-Висенте-де-Фора. Орган нуждался в реставрации, и для выполнения этой работы епископ избрал синьора Фидардо.