Правда о Первой Мировой войне - [14]

28 июля, после того как кайзер увидел ответ Сербии, произошло, как мы говорили, некоторое снижение тона. Но предостерегающее письмо Бетман-Гольвега – вообще первое его предостережение – пришло в этот день в Вену слишком поздно и было слишком нерешительно.

В 11 часов утра 28 июля Сербии было передано по телеграфу объявление войны Австрией. В тот же день Берхтольд отклонил предложение Сазонова о прямых переговорах, выставив доводом факт уже объявленной войны.

Горькая ирония лежит в основе как причин, так и методов поспешного решения Австрии. С военной точки зрения все говорило за оттягивание объявления войны, так как армия не могла быть готова к выступлению ранее 12 августа. Но сообщения Германии побуждали Австрию торопиться; Берхтольд и Конрад боялись в случае промедления потерять поддержку Германии и вообще возможность объявить войну. Берхтольд цинично подытожил сложившуюся обстановку в докладе императору 27 июля:

«Я полагаю, что новая попытка держав Антанты добиться мирного разрешения конфликта возможна лишь до того времени, пока объявлением войны не будет создана иная обстановка».

И чтобы получить подпись императора на акте об объявлении войны, он приглушил все его сомнения, включив в акт в качестве оправдания, что Сербия первая напала на австрийские войска. Достигнув желаемой цели и получив подпись императора, он просто-напросто вычеркнул фразу, относящуюся к воображаемому нападению сербов.

Теперь уже в пропасть летели, очертя голову, на всех парах, влекомые «военной необходимостью»…

Генеральные штабы Европы, строя свою громадную и громоздкую машину, позабыли об основном и первом принципе военного искусства – гибкости, эластичности. Как при мобилизации, так и во время операций армии материка были почти неуправляемы. События вскоре показали, что армии эти могли быть сдвинуты с места, но не могли действительно быть управляемы во время выполняемых ими действий. Этот недостаток – угроза для мира – являлся характерным отличием тогдашних армий от современных массовых армий или небольших профессиональных армий прошлых времен.

Единственной мыслью генералов в эти критические дни было желание пустить их машины в ход. Стремление к войне и боязнь быть поставленным в неловкое положение взаимно влияли друг на друга.

В Германии, в России и даже в Австрии все стремления государственных деятелей мирно разрешить конфликт разбивались о противодействие генералов, стоявших за войну и предсказывавших всевозможные ужасы в случае пренебрежения их техническими советами. В Австрии генералы могли даже разделить вместе с Берхтольдом тяжелую ответственность и славу быть инициаторами войны.

На второе место вышли русские генералы. Россия тоже была страной военных посредственностей. Там известие об объявлении войны Австрией вызвало решительную перемену. До тех пор Сазонов держал генералов в руках, теперь и он начинает поддаваться неизбежному, соглашаясь на проведение частичной мобилизации войск только на австрийском фронте. Генеральный штаб возражает, что «по техническим причинам» это невозможно, и настаивает, что лишь объявлением общей мобилизации можно избежать ломки всей военной машины России.

Не желая сдаться на эти доводы, но и не пытаясь разбить их, Сазонов идет на компромисс. На подпись царю подготовлены два указа: один – для частичной, а другой – для общей мобилизации. Выбор предоставляется царю – министры ни на чем определенном не остановились.

Генеральный штаб решительно стоит за второй указ.

Наутро начальнику мобилизационного отдела штаба вручают приказ об общей мобилизации, уже подписанный царем, и начинается обход министров для получения их подписей, чтобы приказ мог вступить в силу. Одного из министров не удается найти до вечера. За это время германский посол около 6 часов вечера посещает Сазонова и передает ему ноту Бетман-Гольвега, в которой написано: «Если Россия продолжит подготовку к мобилизации, то Германия объявит мобилизацию, а мобилизация означает войну». Нота передана с заверениями, что это «не угроза, а дружеский совет». Сазонову нота кажется скорее угрозой, запрещающей, видимо, и частичную мобилизацию против Австрии. Противодействие Сазонова пылкому русскому Генеральному штабу слабеет. После совещания с начальником генерального штаба Янушкевичем он соглашается на общую мобилизацию и получает на это одобрение царя.

Перейдем теперь к Берлину.

Там чувствовалось то же нервное напряжение, и фактически происходила та же борьба воль. Кайзер и его политические советники были серьезно встревожены тем, что поступок Австрии представит виноватой стороной и Германию, а это будет стоить ей поддержки Италии, одновременно восстанавливая противнее и Британию. Поэтому требование генерального штаба о немедленной мобилизации отклоняется, и поздно вечером Бетман-Гольвег видится с британским послом.

Бетман-Гольвег пытается сторговаться – купить британский нейтралитет, предлагая взамен согласие Германии не аннексировать каких-либо провинций Франции, «но он не может дать подобного же заверения относительно французских колоний». Посол говорит ему, что вряд ли Англия пойдет на такое предложение. В этом он оказался пророком. Предостережение Лихновского из Лондона, что британское общественное мнение крепнет, приводит кайзера к пароксизму бессильной ярости. Он царапает оскорбительные эпитеты об «английском фарисействе», называя Грэя «чистым плутом» – что звучит несколько странно, если вспомнить предыдущее предложение Бетман-Гольвега и то, что кайзер обзывает англичан «сворой мелких торгашей». Донесение Лихновского о новом предложении Грэем посредничества, наконец, вынуждает Бетман-Гольвега послать длинную телеграмму в Вену с увещеваниями Австрии не упорствовать и не отвечать на все отказом, иначе Австрия втянет Германию в невыгодную войну. Со своей стороны кайзер телеграфирует царю, сообщая, что он старается склонить Вену согласиться «действовать открыто, чтобы была возможность прийти к удовлетворяющему обе стороны соглашению»… Телеграмма эта скрещивается с подобной же соглашательской телеграммой царя. На нее отвечают второй телеграммой с предложением: «Было бы правильно австро-сербский вопрос передать Гаагской конференции… Доверяюсь твоей мудрости и дружбе». То обстоятельство, что кайзер пометил на полях телеграммы царя: «Вздор!», вызывает сомнение в искренности ответа кайзера. Но кайзер посылает и вторую телеграмму с призывом прекратить военные приготовления,