Правда и кривда - [56]

— Конечно! Еще слышал, как ты с землянки выходила, как улицами и закоулками шла.

— Снова насмехаешься, — влюбленно и благодарно смотрит на своего мужа и не верит, что он насовсем ее. — Но скажи по правде: слышал, как сюда пришла, как смотрела на тебя?

— Конечно. Как я мог не услышать такого?

— И притворялся? — увеличиваются ее глаза, что в темноте кажутся черными, а на самом деле они ясно-зеленые, как весенние листочки, увлажненные росой, соком и каплями солнца.

— И немного притворялся.

— Вот ты какой! — так понижается ее голос, что он, кажется, звучит во всем теле, как гудение в колоколе. — А о чем же я думала?

— О том самом: что имеешь очень ученого мужа. Угадал? — сердечно смеется он.

— Таки угадал, — удивляется Екатерина, удивляются сочные, переполненные морщинами губы, молодица красиво поднимает вверх полное округлое плечо. — И все насмехаешься надо мной?

— Только немножко, потому что твое недоразумение о моей учености недоученной приносит мне одну приятность. Я тоже падкий на уважение, как муха на мед.

— Смейся, смейся. А мне, бывает, аж страшно становится, что ты так много знаешь, а я ничего не стою, — припала лбом к его плечу, и теперь он уже на минутку кажется ей не сыном, не мужем, а родным отцом, к которому было так хорошо прислониться головой.

Григорий положил руку на платок, из-под которого выбивался ароматный сноп волос жены.

— И о себе, и обо мне выдумываешь по доброте своей… Что я? Вот меня учили учителя! Это были истинные праведники в буденовских шапках! — обвел взглядом святых. — Спасибо им, что человеком сделали меня. Где они теперь?..

— И ни о ком из них не знаешь?

— Мир большой, дороги широкие. Разошлись по ним мои праведники, только о двух и знаю: один командовал дивизией, а теперь после тяжелого ранения работает председателем облисполкома, а второй работает аж в ЦК.

— Ты бы хоть написал им.

— Неудобно, чтобы не подумали чего…

— Таким точь-в-точь Иван был: все умел, а держался в тени, чтобы люди не подумали чего. А этим, Григорий, и пользуются разные хамоватые проныры… Они и на стол вылезут, чтобы себя показать.

— На стол еще не беда, а вот когда они в души влезают и начинают их топтать… Ну, как у тебя дела по отделу строительства и реэвакуации из богоугодной колокольни?

— Мы уже совсем перебрались в землянку. Совсем! — радостно и печально улыбнулась Екатерина.

— Да что ты!? Когда же успели? Там неизвестно какой беспорядок творился, — удивился Григорий Стратонович.

— Для тебя все-все старались. Даже младшенький не пискнул, будто понимал. Пошли же, посмотришь.

— Спасибо. Пошли. — Он хочет прижать жену, но она уклонилась: Григорий снова забыл, что находится в церкви. — И как тебе новое жилье?

— Ничего. Потолок над головой есть, только все равно капает с него.

Вспомнилась та, уже проданная хата, которую добрыми зелеными руками, как колыбель, покачивали ясени. И стало жалко и старого жилья, и ясеней, как близкой родни.

Григорий Стратонович берет автомат, раздувшийся портфелик, задувает свет и плечо в плечо идет с женой, которая сразу же притихла — страшно стало в темной церкви. На дворе аж вздохнулось с облегчением, и она прислонилась головой к мужу.

— Это что за нежности перед самой колокольней? — заворчал будто недовольно, остановился, поцеловал жену, а она вздохнула. — Чего ты?

— Боюсь, что уплывет это, как сон, — уныло призналась она и прислонилась к нему, руками охватила его плечи, а свою голову опустила мужу на грудь.

— Ну, что ты, любимая! — к его любви присоединилась жалость: — Зачем только печальное видеть впереди.

— Потому что так оно часто и бывает в жизни. Насмотрелась я на это, Григорий; сначала воркование и нежности, а дальше — чего не бывает: равнодушие, неприязнь или даже слезы.

— Пусть ни одна не прольется у тебя, — обеими руками поднял ее голову и поцеловал глаза, брови, межбровье.

— Милый мой, милый, — заклекотал ее голос, и она теперь вся стояла перед мужем, как сама любовь.

— Вот так и забыли о новоселье, — полушутя произнес он и взглянул на колокольню.

— Может, по поводу такого исторического события ударить во все колокола? Пусть сходятся к нам люди добрые.

— А чем ты их будешь угощать? — набежала тень на прояснившееся лицо Екатерины.

— Хоть бы буханка или какой-то кусочек сала был на столе.

— Зато картофель есть! А соль какая? Чего печалиться? В лесах это показалось бы роскошеством! Так ударим в колокола? Я умею! Пареньком не раз вызванивал разное. Сам дьяк мне за это уши обрывал, но и хвалил за талант, — Григорий Стратонович на самом деле подошел к дверям колокольни, но Екатерина обхватила его по-мужски крепкими руками.

— Хватит. Иногда ты бываешь как ребенок.

— Вот и разберись, что ты за штучка! — сказал будто с обидой. — То ученым величаешь, то укоряешь детским умом. Когда же ты правду мне говоришь, а когда лукавишь?

— Люблю тебя, — тихо загудела в ответ.

— И сейчас выкрутилась, — провел рукой между плечами, где спина резковатой линией выгибалась к талии. И бедра резковато выделялись у женщины, будто отталкивались от талии, но вся ее фигуру была преисполнена такого своеобразия и женской привлекательности, что мало кто не заглядывался на нее. Григория это радовало, но иногда и бесило, когда чьи-то глаза дольше обычного паслись на фигуре жены.