Правая рука князя Тьмы - [11]

Впрочем, к чести местных обитательниц надо сказать, что шума они по данному поводу не подняли, и силой меня накормить не пытались. Обстановка царила довольно доброжелательная. Послушницы – те вообще сгорали от любопытства, желая побольше узнать от человека извне, а заодно просто поболтать о том, о сем. Присутствие монахини являлось помехой: при ней не скажешь всего, что хочется. Приходилось ограничиваться общими, ничего не значащими и «политически выдержанными» фразами. Но у такой проблемы (как, впрочем, и у любой) имелось решение.

– Сестра Кеминья! Мне, право, неловко вас о таком просить… – проговорила я, нервно теребя пальцы рук, – но мой спутник, тот, что остался внизу… Видите ли, он повредил ногу во время пути: то ли подвернул, то ли вывихнул, то ли просто ударился. Трудно сказать. Это точно не перелом, но, возможно, ему все-таки требуется помощь.

Слова мои, разумеется, были ложью от начала до конца, но, полагаю, излишне объяснять, что я по такому поводу не переживала.

– Не беспокойтесь, госпожа, мы это проверим. В монастыре никогда не закроют глаза на человеческие страдания. Я сама спущусь и спрошу его о самочувствии. И, если понадобится, пришлю нашу целительницу. Она отлично справляется с такой работой.

– Благодарю вас, сестра Кеминья, – ответила я, скромно потупившись.

Повезло, что монахиня удалилась сама, а не отправила с поручением кого-нибудь из послушниц. Теперь можно было пообщаться, так сказать, без сдерживающих факторов.

– Ну что, – оживилась я, – как нынче живется в обители?

И подбадривающе подмигнула, давая понять, что здесь все свои.

– Тихо, покойно, несуетно, – ответствовала девушка крепкого телосложения, из-за широкой кости казавшаяся полноватой.

Апостольник надежно скрывал ее волосы, но я была убеждена, что она носила косу – как минимум до удаления в обитель.

Мое лицо приняло чрезвычайно кислое выражение: послушница выражалась так, словно монахиня вовсе не уходила. Или, к примеру, осталась стоять за дверью. Однако на людское присутствие у меня чутье, а потому я не сомневалась: снаружи никто не подслушивает.

– Благостно, – с умиротворенной улыбкой произнесла вторая, из-под платка которой неосторожно выглядывал краешек черной пряди.

Нет, они тут нарочно решили меня доконать! Прямо не люди, а ангелицы во плоти! Захотелось выйти наружу и развеяться, хотя бы в переносном смысле, а может, и в буквальном.

– Скучно, – неожиданно ответила третья послушница, буквально возвращая меня к жизни. – Ничего не происходит, каждый день похож на предыдущий.

– Не просто скучно, тошно! – подхватила последняя, самая низенькая, но от того не менее бойкая. – Вы спрашиваете, как живется, а нет здесь никакой жизни! Тоска беспросветная.

Крупная девушка покосилась на нее неодобрительно, хотя теперь это неодобрение казалось напускным. Послушница с выбившейся прядью улыбнулась без тени осуждения.

– Вы в обитель пришли недавно, – обратилась она к рискнувшим выразить свое недовольство. – Не успели пока привыкнуть. Здесь жизнь совсем другая. Такие перемены, да за две-три недели, принять невозможно. Тут свыкнуться надо, почувствовать, осмыслить. А пока, конечно, нелегко, – сочувственно вздохнула она.

Ну вот и проповедь. Полная непоколебимость во взгляде в сочетании с искренней заботой о ближних. Убийственная комбинация.

Я отвернулась, предпочтя сосредоточиться на других послушницах.

– И как же вы здесь оказались?

– Я – младшая дочь из четырех, – откликнулась низенькая. – На сестер приданое кое-как наскребли, а на меня уже не хватило. Вот и отдали сюда, чтобы как-то пристроить. – Она пожала худыми плечиками, развела руками, мол, такая история, хотите осуждайте, хотите нет.

– А я старшая, – грустно усмехнулась та, что была сложена крепче остальных. – А конец тот же. – Другие послушницы сочувственно покивали, видимо, уже знали эту историю. Но мне-то продолжение известно не было, поэтому девушка пояснила: – У нас пока старшая дочь замуж не выйдет, остальным тоже нельзя. Ни на бал сходить, ни познакомиться, ни уж тем более помолвку сладить. А я некрасивой уродилась, никто в жены брать не хотел. Вот, чтобы младшие в невестах не засиделись, меня сюда и отправили.

– Это что же за родители такие? – сердито прищурилась я.

Материнский инстинкт мне чужд, и я не вполне понимаю людей, добровольно обрекающих себя на долгие годы мучений, каковыми мне представляются забота о ребенке и его воспитание. Однако не хочешь детей – так и не заводи их, живи в свое удовольствие. А уж коли завел, изволь испить свою чашу до дна. Негоже выбрасывать из жизни того, кто в этом мире и постоять-то за себя толком не может. За такие поступки в посмертии очень малоприятно бывает. Уж я-то знаю. Впрочем, стоит ли ждать посмертия?

– А как родителей зовут? – как бы между делом полюбопытствовала я. – Далеко ли живут?

– Далеко ли, близко, уже неважно, – махнула рукой невысокая. – За этими стенами – все равно что за тридевять земель.

Ее вмешательство увело разговор в сторону от моего вопроса и тем самым спасло семью старшей дочери от крупных неприятностей вроде пожара, урагана или землетрясения, каковые я не преминула бы им устроить.