«Правь, Британия, морями»? Политические дискуссии в Англии по вопросам внешней и колониальной политики в XVIII веке - [56]

О стремлении в метрополии усилить контроль над колониями свидетельствует и принятие парламентом Паточного акта 1733 г., направленного на ограничение сахарной торговли между Вест-Индией и Новой Англией. Хенретта полагал, что понять причины принятия этого закона можно, только если рассматривать его как один из маневров Блэйдена, цель которого – усмирение колонистов в Массачусетсе <70>. В «жесткую» политику вписывается и Шляпный акт 1732 г. Еще одним проявлением политики усиления имперского контроля была попытка провести в 1734 году через парламент билль, затрагивавший, прежде всего, интересы Род-Айленда и Коннектикута. В нем подчеркивалось, что все законы, принимаемые колониальными ассамблеями, должны присылаться в Англию для проверки в обязательном порядке. Формально хартии двух упомянутых здесь колоний освобождали их от этой процедуры, хотя на практике и они отсылали свои новые законы в Лондон. В билле также содержалось положение, что губернаторы Род-Айленда и Коннектикута должны при вступлении в должность приносить клятву верности монарху. Хотя билль 1734 г. был даже более ограниченным по своим требованиям к колониям по сравнению с предыдущими биллями, так или иначе касавшимися дарованных хартиями привилегий, он также был отложен, не будучи вынесенным на заседание палаты общин. В конечном итоге дело закончилось резолюцией комитета палаты лордов по вопросу о законодательстве ассамблей колоний, принятой 5 апреля 1734 г., в которой говорилось: «Каждая колония, находящаяся под властью короны или нет, обязана высылать полное собрание своих законов в комитет по торговле, а корона вправе отменить любой закон, принятый любым из указанных правительств, если он не прошел предварительной апробации в совете» <71>.

Показательно, что активизация колониальной политики совпала по времени с усилением оппозиционных выступлений Болингброка и Полтни в журнале «Крафтсмен». Если раньше Америка занимала мало места в программе оппозиции, то со второй половины 1720-х гг. положение изменилось. Лидеры оппозиции начали нападки на колониальную политику Уолпола с весны 1726 г. «Крафтсмен» сравнивал губернаторов колоний, назначенных при Уолполе и Ньюкастле, с «управляющими деревенскими поместьями», называл их «невежественными людьми, угнетающими простых арендаторов» <72>. Анализируя позиции лидеров «объединенной» оппозиции против Уолпола, американский историк Олсон высказал следующее предположение: «Действия Болингброка и Полтни в 1732–1733 гг. показывают, что они и их сторонники в Америке мечтали о замечательной форме трансатлантического сотрудничества – о союзе «партий страны» по обе стороны Атлантики. Для этого имелись широкие возможности, но принятие акциза Уолпола в 1733 году перечеркнуло их» <73>.

Почему сторонникам «жесткой» линии в 1734 году не удалось внести в парламент билль, ограничивавший две колонии, обладавшие самой широкой автономией? Почему в целом политика «давления» конца 20-х – начала 30-х гг. не принесла им желанных результатов? Эндрюс так характеризовал неудачу с биллем 1734 года: «Можно считать, что парламент не был готов пойти на открытый разрыв (с хартиями – А. С.). Можно считать, что парламент не был готов действовать только против двух отдельных колоний, которые были главным предметом резолюции» <74>. Таким образом, как считал Эндрюс, предложенная мера была для парламентариев или слишком радикальной, или слишком ограниченной. Хенретта настаивал на первом подходе: главную причину нерешительности парламента следует искать в конституционных противоречиях, суть которых в том, что если признать за колонистами те же права, что и за жителями самой Англии, то философского оправдания колониальной системе не найти. «Конечный провал реформистского движения 1727–1733 гг. не был просто результатом безразличия в верхах администрации, – писал он, – не был результатом осознанной политики «благотворного пренебрежения», хотя неэффективные действия, прижимистость правительства и политическая некомпетентность сыграли свою роль. Главным являлось конституционное препятствие, с преодоления которого должна была начаться глубокая реформа колониальной системы. У политиков эры Уолпола не было ни намерения, ни энергии преодолеть это препятствие. Отказываясь даже слегка урезать хартии колоний в целях более эффективного администрирования, члены парламента проявили неготовность ставить вопрос о королевской прерогативе» <75>.

После 1734 г. правительство надолго отказалось от проведения в отношении североамериканских колоний «жесткой» политики. Эндрюс отметил, что в Лондоне «наступил период великого смягчения и вялости. И Адмиралтейство, и Казначейство, казалось, были слепы и не замечали нужды поддерживать тех, кто на практике реализовывал в колониях акты парламента или королевские и правительственные инструкции. Падение авторитета Комитета по торговле сочеталось с усиливавшимися нападками в колониях со стороны ассамблей на имперские органы управления» <76>. Действительно, Комитет по торговле погрузился в рутинную работу, отказавшись от разработки принципиальных вопросов колониальной политики. Даже переписка с колониями велась небрежно. Этому не приходится удивляться, так как Ньюкастл в 1740-е гг. совершенно игнорировал Комитет по торговле, вел прямую переписку с колониями, не всегда даже уведомлял Комитет о содержании своих инструкций губернаторам. Тенденция пренебрежительного отношения к Комитету по торговле проявилась раньше. Как писал в мемуарах Г. Уолпол, при Ньюкастле этот орган был «дурным образом низведен до положения синекуры» <77>.