Правь, Британия! - [9]

Однажды Эмма спросила:

— Ты мне толком не рассказывала. Какая она была? Не внешность, а все остальное?

И Мад посмотрела внучке прямо в глаза и сказала со свойственной ей пугающей прямотой:

— Дорогая, она была славная, но, честно говоря, ужасно глупая. Не могу понять, что в ней нашел Папа.

С тех пор, когда Эмма совершала что-нибудь глупое: говорила какую-нибудь нелепость, разбивала тарелку или забывала заправить машину — она чувствовала себя похожей на мать и что Мад ее за это презирает. Что усложняло жизнь.

Чуть позже, когда она шла в столовую за Мад убрать посуду после обеда (обычно они ели вдвоем, но сегодня Эмме показалось, что лучше побыть с Дотти на кухне, помочь ей с мальчишками), она увидела, что еда осталась нетронутой, а в столовой никого нет. Бабушка, наверное, ушла опять к себе в спальню, и, мучаясь угрызениями совести, — может, она плохо себя чувствует, — Эмма побежала наверх. В спальне тоже никого не было. Эмма выглянула в окно и увидела склоненную фигуру Мад в поле. Она копала землю садовой лопатой Джо. То есть только что закончила копать. Сейчас она засыпала землей яму, а того, что когда-то было Спраем, уже не было. Закончив, она оперлась на лопату и посмотрела на море. Военный корабль по-прежнему стоял на якоре, и часть вертолетов вернулась на борт. На мрачном ноябрьском небе проглядывали лучи солнца. На кормовом флагштоке ясно вырисовывался звездно-полосатый флаг.

Мад повернулась и медленно пошла по дорожке, ведущей к саду. Эмма спустилась вниз по лестнице. Лучше промолчать. Лучше притвориться, что ничего не видела. Она спряталась в туалете на первом этаже, подождала, пока бабушка вернулась в дом и сбросила ботинки в прихожей. Затем Эмма услышала, как Мад, пройдя в библиотеку, зовет Фолли. Эмме было понятно, что последует за этим. Мад отдаст еду Фолли и никому об этом не скажет, так что Дотти подумает, что она пообедала. И Эмма угадала. Покинув укрытие и войдя в библиотеку, она увидела, что Мад ищет очки, а Фолли облизывается.

— А, вот и ты, дорогая, — сказала Мад. — Я тебя искала.

«Лгунья, — подумала Эмма. — Обманщица ведь, невыносимая лгунья, но любимая».

— Скажи Дотти, что мясо очень вкусное, но овощи съесть не смогла — я не слишком проголодалась.

«Я бы тоже не чувствовала голода, — подумала внучка, — только что похоронив растерзанную собаку».

— В новостях в тринадцать часов ничего интересного не было, — сказала Эмма, — повторили выступление адмирала. Мы переключили на новости из Лондона, но и там то же самое. Только выступал главнокомандующий сухопутными войсками, генерал какой-то. Слова чуть другие, но в остальном точь-в-точь.

— Я знаю, — сказала Мад. — Я тоже смотрела.

— Может, в Лондоне вообще что-то безумное творится? Как ты думаешь, чем занят Папа?

— Ходит по коридорам власти. Если осталась какая-либо власть.

Эмме всегда было интересно, почему ее бабушка до последнего выгораживает своих приемных мальчишек, помогает им и покрывает все их проступки, но своего собственного сына нередко осуждает. Раньше она говорила, что Папа хвастун. И это свое тщеславие он унаследовал не от нее, часто повторяла она, и не от отца-драматурга, который всегда оставался веселым и оригинальным, а похоже, что от прадедушки-священника, который так и не дослужился до епископа. Мад всегда настаивала на том, что ее сын Виктор только делает вид, что знает всех в верхах, держит руку на пульсе всего мира и что самые высокопоставленные люди обращаются к нему за советом по всем вопросам от банковского дела до политики.

— Но, может, это и правда, — говорила Эмма; защищая отца.

— Чепуха, — отвечала Мад. — Если я прошу у Вика совета, он всегда неправильный. Как-то раз он заставил меня купить какие-то акции на бирже ценных бумаг — и они тут же упали в цене. С тех пор я его не слушаю.

— Но это же было так давно!

— Неважно. На его советы положиться нельзя.

Вдвоем они прошли в музыкальную комнату. Комнату называли музыкальной из-за рояля, на котором никто никогда не играл. Но это была любимая комната Мад, и она всегда держала в ней цветы, хотя бы засушенные гортензии. По комнате развешаны фотографии Мад в различных ролях, и Эмма в душе считала это тщеславием, но в старости, наверное, приятно вспомнить молодые годы, когда ты была знаменитостью.

— Послушай, что я тебе скажу, — произнесла Мад, бросая в камин полено, аккуратно распиленное Джо. — У меня такое чувство, что Папа знал, что что-то должно произойти.

— То есть? — спросила Эмма.

— Несколько дней тому назад у нас с ним был очень странный разговор по телефону, я сразу хотела тебе рассказать, но забыла. Он твердил, что нам с тобой надо на пару дней поехать в Лондон и погостить у него, так как много что нужно обсудить, а когда я предложила ему приехать сюда, он ответил, что это сделать тяжело, и он — хм, скажем так — что-то скрывал. Я ответила, что об этом не может быть и речи: как оставить Дотти управляться со всей оравой, особенно во время каникул, и он сказал: «Черт с ней, с Дотти, и с детьми. Смотри, не пожалей об этом». Не пожалей — вот что было странно… А потом он повесил трубку.

Эмма задумалась.