Прапорщик Щеголев - [24]
К вечеру, когда на батарее были окончены уже все работы, Осип Ахлупин обычно уходил домой. Однажды его пошел проводить Андрей Шульга, с которым особенно сдружился Осип.
Возле освещенного кабачка приятелей остановил радостный возглас:
— Эй, Осип!
К ним подошел коренастый мужчина, в котором Осип сразу узнал Луиджи Мокки, владельца спасательного бота. Лет тридцать назад, покинув свою далекую Италию, Луиджи приехал в Одессу и стал работать матросом спасательной шлюпки. Большое мужество и находчивость молодого итальянца помогли ему стать боцманом, а потом и владельцем небольшого судна. От своей рискованной работы по спасению людей и груза в разбушевавшемся море Луиджи получал немалый доход. При встрече с ним многие кланялись первыми, особенно же низко кланялись те, кто был обязан ему своей жизнью. С Ахлупиным его связывали самые дружеские чувства.
— Здравствуй, Осип, — говорил тем временем Луиджи. — Как поживаешь, дружище?
— Вот солдатом снова стал, — отвечал Ахлупин. — Числюсь фейерверкером на Шестой батарее.
Ахлупин представил Луиджи Андрея Шульгу.
— Весьма польщен приятным знакомством с господином унтер-офицером, — запел итальянец. — Разрешите отметить нашу встречу...
И, взяв под руки Осипа и Шульгу, Луиджи направился к кабачку.
— Благодарствуем, мы... — начал, было, Шульга. Но Мокки не дал ему докончить.
— О нет, о нет! — воскликнул он. — Вы не захотите меня обидеть...
В кабачке, сидя за столиком, все трое оживленно беседовали о войне, об обороне города... Ахлупин рассказывал о своей Шестой батарее, хвалил ее командира. Постепенно в разговор втянулись и другие посетители.
Только один человек, сидевший за соседним столиком, угрюмо молчал. Шульга уже давно обратил внимание на него. Длинный, очень худой, с выдающимися скулами и горящими глазами, он пил вино, ничем не закусывая. Это был всем известный пан Сабанский, дальний родственник крупного помещика Сабанского, замешанного в одном из польских заговоров. Его имение было конфисковано, а огромные амбары, помещавшиеся в Одессе недалеко от Суворовской крепости, превращены в казармы, — они так и назывались Сабанскими. И это особенно раздражало Сабанского.
Его фанатичная ненависть к русским была всем известна. Сейчас, под влиянием бушевавшей в нем злобы и выпитого вина, она прорвалась наружу:
— Пся крев! — вдруг закричал, ударив кулаком по столу, Сабанский. — Hex сгине ваш Щеголев разом с его батареей!
— Пан Сабанский! — воскликнул Мокки. — Как вы смеете...
— Это оскорбление!.. — глухо проговорил Шульга, вставая.
— Пся крев! — прервал его Сабанский.
— Цыц! — раздался вдруг густой бас, и из темноты выдвинулся плотный человек с широченными плечами. Это был известный далеко за пределами Одесского порта силач — грузчик Христо.
— Немало переносил я всякого дерьма, — прогудел он, пробираясь к Сабанскому, — вынесу и эту дрянь...
Но Сабанский не стал дожидаться Христо.
— Лайдак!.. Быдло!.. Хлоп!.. — визгливо крикнул он и мгновенно выбежал.
Вслед ему грохнул дружный хохот.
— Вот собака!.. — сказал Шульга.
— Видать, что не русской крови, — заметил кто-то.
— Что там кровь, — возразил Шульга. — Я знаю поляков, которые совсем не похожи на этого.
— Правильно! — воскликнул взволнованно Луиджи. — Я вот тоже... — он на мгновенье замолчал, видимо подыскивая наиболее подходящее слово, — я тоже не был русским. Но теперь Россия — мое второе отечество! Ничего мне для него не жалко. Деньги у меня есть, целую батарею мог бы построить.
— Так чего же ты медлишь? — спросил Христо.
Шульга вспомнил рассказ прапорщика о том, что из-за отсутствия средств не оборудуется Центральная батарея.
— Это было бы замечательно. Вы бы поговорили с генералом. Или с нашим командиром, — он-то уж посоветует.
Глаза Луиджи загорелись.
— Так вы думаете, разрешат?! Ведь это же для пользы отечества! Должны разрешить. А ежели будет разрешение, значит, будет и батарея.
На следующий день утром Щеголев, как всегда, вышел в столовую. Обычно в это время его уже ожидал завтрак.
На этот раз стол был пуст, даже без скатерти. Прапорщик удивился. Агафья всегда такая аккуратная, уж не случилось ли чего! Он надел шинель и вышел. Во дворе было тихо и пустынно. Одна Агафья яростно орудовала метлой. Увидя прапорщика, она всплеснула руками.
— Господи!.. Да неужто вам пора идти? А я, дура старая, за уборкой этой и времени не заметила. Подождите минутку, сделайте милость! Я сейчас самоварчик раздую.
— Не нужно, Агафьюшка. Я на батарее чайку попью. Скажи мне лучше, отчего это тишина всюду такая, никого не видно. И двор ты сама убираешь. Уж не провинилась ли в чем перед Марьей Антоновной?
— Нет, бог миловал, не провинилась. А убираю потому, что больше некому, — все в порт погнаны, корабли грузить.
— Какие корабли?.. С чего это дворовым корабли грузить?
— Вчерась вечером, явился какой-то купец, поговорил с барыней... И с вечера же всех и забрали... Мишку-казачка и того погнали, а он же дите еще малое... Только вот я, Фекла-стряпуха да сторож и остались.
«И Бодаревские такие же шкуры, как те купцы», — с горечью подумал прапорщик.
В порту было тесно и шумно. Скрипели возы, люди бегали с мешками на корабли, порожнем обратно.
