Практика - [3]

— Вот скажи, кто у нас отменил крепостное право? — спросил он.

— Александр II, сын Николая I, в 1861 году. Это было вскоре после поражения в Крымской войне. Он тогда ещё сказал: «Лучше отменить крепостное право сверху, пока крестьяне не отменили его сами» — блеснул я эрудицией.

— Ну вот, — сказал старик, — написали, что крепостное право отменил Александр Второй и все это изучают. А написали бы, что крепостное право отменил Николай I перед смертью, а Александр только огласил это — и все бы считали Николая освободителем. А сейчас, пойди, спроси любого — а ему всё равно, кто это сделал. В школе учил, потом забыл…

— Забыть-то может, но ведь историки не только старые книжки читают. Есть археология, когда раскопки производят и по старым вещам восстанавливают жизнь людей, есть изучение документов и не только в наших архивах, но и в других странах, есть устное народное творчество, которое сохраняет события и героев, есть…

— Постой. — Иван Дмитриевич перебил меня, — народное творчество — оно, конечно, дело хорошее, но ведь и народ-то напридумывает подчас всякого. А ты на этом будешь историю писать.

— Но ведь некоторые события в памяти народа сохраняются…

— Ага. Сохраняются. Я тебе байку расскажу. Тоже устное народное творчество — старик ухмыльнулся, — глядишь, в историю вставишь. В общем, жил-был Илья Муромец. Вышел Илья биться со Змеем Горынычем. Бились жестоко, долго, три дня и три ночи. Наконец, победил Илья змея и убил.

О том народ всякие сказки да былины сочинил. Прошли века. Приехал историк, записал все это народное творчество да книжку выпустил. Ну, и благодарные потомки поставили на том месте памятник, а на ём написано: «Здесь покоится Змей Горыныч, который был рождён летать, имел пламенное сердце, работал с огоньком и владел тремя языками». Я засмеялся. Старик улыбнулся. В его глазах вспыхнули и погасли искорки.

— Я запишу это! — сказал я и достал из сумки тетрадь и ручку.

— Пиши-пиши. Чай ты за этим сюда и приехал.

Мне было интересно послушать о жизни этого медвежьего угла в эпоху революции, чему Иван Дмитриевич был свидетелем. По его словам вплоть до 1918 года на жизнь в нижнем Поветлужье не влияла ни первая Мировая война, ни февральская революция. Новости доходили с опозданием, паломники на Светлояр или к Варнаве в эти места не забредали. Каких-то больших промышленных товаров местные крестьяне не покупали, а ситец, бязь да мелкий скобяной товар был доступен. Жили небогато, но не голодали: земля, лес да Ветлуга прокормят любого, у кого руки «из правильного места растут».

О том, что царя нет, а в Москве новая власть крестьяне узнали только весной 1918 года, когда поменялась власть в уездах и появились продотряды. Такой расклад местным жителям не понравился и летом того же года были крупные крестьянские выступления на Люнде, в Урене, да и во многих других местах. Были случаи, когда выехал продотряд на подводах в дальнее село — и всё, больше и нет их. Край лесной, глухой, мало ли куда заехали… Староверы их очень не любили. Потом, когда где-то восставших разбили, где-то сами успокоились, продотряды стали более аккуратны при общении с крестьянами и последнее не отбирали.

Через пару лет, когда уж власть большевиков немного укрепилась, довелось ему с отцом съездить в имение Левашовых в Галибихе.

— Замечательное имение было, — говорил старик, — четыре дома, большие, деревянные, на берегу Ветлуги стоят. До сих пор стоят. Одному-то дому сейчас, дай бог, уже полтора века, а он крепкий. Умели раньше мужики строить-то.

Имение национализировали, в доме управляющего разместили школу. Какие-то вещи забрало начальство, какие-то растащили крестьяне. А книги решили раздать по школам: что-то оставили в Галибихе, что-то забрали в другие деревни. Вот мы с отцом и ездили за ними. Приехали, переночевали у дальней родни, с утра нагрузили телегу и повезли. У нас в селе как раз в школе книг не было. В общем, привезли то, что нам досталось. Учитель наш, как сейчас помню, Василием Фёдоровичем звали. Хороший был мужик, не злой, только выпить любил. Его как раз прислали на смену дьячку, что раньше приходской школой заведовал.

Так вот, посмотрел он то, что мы привезли… — Старик немного задумался. — Да, посмотрел и говорит: тут почти все книги буржуазные, для учительства неподходящие. Мол, тут про царей да про амуры разные, а нам того не надо.

В общем, что-то, конечно, взял для школы, что-то на растопку соседи разобрали…

— Простите, — перебил я говорившего, — а у вас ничего не осталось из тех книг?

— Да мы тогда всего чуток книг-то взяли, — старик вздохнул и продолжил. — Одну, с акафистами всякими, бабке Анне, которая в Томилихе жила, ещё тогда отдали. Были ещё две, так одну Юрка, тетки Натальи внук, весной взял. Говорит, в Москве деньги за старые книги хорошие дают. Обещал всё разузнать и, если цену дадут хорошую, продать.

— А что-то осталось? — меня охватило предчувствие, что это «что-то» где-то здесь.

— Осталось. — Старик с сомнением посмотрел на меня. — Только я тебе её не отдам. Вдруг она дорогая…

— Мне бы только посмотреть, а? — попросил я. И через секунду добавил: — При вас и чистыми руками… Старик немного замялся, а потом махнул рукой.