Практика - [2]

— Да я вышел утром, шёл, как мне объяснили. Потом встретил стадо кабанов. Их там было много, я их стороной обошёл, ну и видно ошибся.

Потом шёл вдоль ручья, вышел на поляну, где стог стоит, а оттуда по дороге сюда. Старик хмыкнул и полувопросительно-полуутвердительно сказал:

— Городской?

— Студент из Нижнего. Ну, из Горького. Я тут на практике. Хожу, народные сказки и предания записываю.

— Ясно. Как звать-то тебя?

— Алексей. Алексей Кузнецов, закончил второй курс исторического факультета в университете. А вас как зовут? Старик ещё раз смерил меня взглядом, пожевал губу и сказал:

— Иван Дмитриевич я. Лесничий. — И после паузы. — Бывший. Пойдём в дом.

Я пошёл за ним. Собака, до этого сидевшая у крыльца и внимательно смотревшая на меня, зарычала, но старик цыкнул на неё, и она, ворча, улеглась.

Разувшись в сенях, я вслед за хозяином прошел в комнату, часть которой занимала печь. Убранство комнаты было небогатым: стол, покрытый выцветшей клеенкой, три стула, диван, небольшая горка (по виду — первых послевоенных лет), этажерка с книгами. В отгороженном закутке стояла старая кровать с железными спинками. Тихо тикали ходики. В красном углу я заметил три иконы (одна деревянная в дешёвом окладе, а две современные, картонные), перед которыми горела лампадка. В воздухе витал смешанный запах стариковского жилья, жареной рыбы, чеснока и ещё каких-то трав, название которых я не знаю до сих пор.

Хозяин кивнул мне на стул, а сам прошёл за печь, где была отгорожена крохотная кухонька, и крикнул в окно:

— Антонина! Иди домой! У нас гости.

Трудно передать, с каким наслаждением я опустился на стул. Ноги гудели, спина и правая ключица ныли от усталости, лицо, шея, руки чесались от укусов комаров, которых я кормил в лесу весь день.

Иван Дмитриевич сел на стул напротив и сказал:

— Сейчас хозяйка придет, поужинаем. Отдохни пока.

— Спасибо. — я благодарно посмотрел на него. Через пару минут в сенях послышались шаги, открылась дверь и в комнату вошла старушка в простом платке, коричневой вязаной кофте, черной юбке. Она была невысокой, немного сгорбленной. Её лицо, покрытое сетью морщин, напомнило мне какие-то пропагандистские плакаты пятидесятых годов. Что-то из серии «Передавайте опыт молодым!» или «Пионер! Пожилым людям — нашу заботу!» Я привстал и поздоровался, хозяйка поздоровалась в ответ, встала у печи и стала на меня смотреть, очевидно, пытаясь понять, кто я такой и как здесь очутился. Старик прервал возникшую паузу и сказал:

— Антонина, это студент из Горького. Алексеем зовут. Говорит, шёл из Никольского в Мишино и заблудился. Давай на стол чего есть, все равно ужинать пора, а он целый день в лесу бродил. Старуха пошла на кухню, а старик стал спрашивать меня про город и про учебу.

Минут через десять на столе были сковородка с початым жареным лещом, зеленый лук, несколько средних огурцов, хлеб (явно свой, не покупной) и пяток картошин в мундире. Старик достал из горки две простые рюмки из толстого стекла и бутылку, на треть заполненную мутной жидкостью… После ужина, в котором я отдал дань уважения лещу, мы со стариком вышли на крыльцо и сели на скамейку. В голове у меня немного шумело как от выпитого, так и от усталости. Где-то через полчаса к нашему разговору обо всем подключилась хозяйка.

Смеркалось. Куры ушли во двор, туда же хозяйка загнала коз.

Вечерняя тишина охватила и нас и окружающий нас лес. Ветер, днём шумевший в верхушках деревьев стих. Иван Дмитриевич сказал:

— Переночуешь у нас, а завтра я тебе покажу дорогу. Только придётся тебе сначала до дороги на Успенское идти, а то напрямую опять заблудишься.

Постелили мне на диване, старуха ушла в закуток, а бывший лесник забрался на печь. Едва моя голова коснулась подушки, наполненной сеном, как я провалился в сон…

Проснулся я почти в восемь. За окном негромко шумел дождь. Трудно передать, как мне хотелось просто лежать, слушать дождь и никуда не торопиться. Однако хозяева уже встали, так что мне разлёживаться не приходилось.

Ополоснув лицо в темных сенях (электричества, как сказал мне Иван Дмитриевич, ему так и не провели: сначала, при Брежневе, хотели тянуть линию до деревень, но староверы электричеством не пользовались, а прокладывать ЛЭП ради одного лесного кордона не стали. А потом он вышел на пенсию, лесхозы реорганизовали, так что и заниматься этим стало некому), я вернулся в комнату, поздоровался с хозяйкой и спросил, где Иван Дмитриевич.

— Он во дворе. Коз кормит. Сейчас придёт. Как спалось то?

— Спасибо. Очень хорошо.

— Ну и слава Богу. Сейчас я кашу сварю, позавтракаем.

Пока мы завтракали, дождь разошёлся сильнее, поэтому хозяин предложил мне переждать ещё пару часов, надеясь, что дождь закончится, с чем я с радостью согласился.

Вот тут-то и произошло событие, которое повлияло на мое отношение к истории.

Как выяснилось, в молодости Иван Дмитриевич хотел стать учителем, но дорога в Нижний Новгород была длинная, а знаний приходской школы для поступления в училище не хватало. Однако их хватило для того, чтобы после учебы в Семенове устроиться в лесхоз сначала инспектором, а потом лесничим.

В процессе разговора о том, что это за наука такая — история и чему нас учат в университете, Иван Дмитриевич высказался в том духе, что настоящую, правдивую историю не знает никто. Дескать, на его веку история страны менялась несколько раз, причем старые учебники менялись на новые, в которых одни события исчезали, другие излагались совсем иначе, исторические персонажи появлялись и исчезали по два-три раза. В общем, как он мне сказал, «…если бы не телевизоры и газеты, нынешние школьники и о войне бы почти ничего не знали. Да и то: в телевизоре говорят одно, в книгах другое, а у каждого автора своя война. А всего-то прошло 50 лет. А уж про события, которым 200 лет минуло, вообще ничего сказать нельзя. Просто та история никого напрямую не трогает, поэтому и живём с одной, как когда-то написали.»