Практическая магия - [7]

– Твоя мама хочет, чтобы ты хорошо прислуживал у алтаря, не дрался и не ругался, – проворчал Ричард. – Я знаю, что ты стараешься. Ты правильно говоришь, хорошо учишься, ты действительно умный. Я горжусь тобой. Но надо вести себя также, когда мама будет рядом с тобой. – Ричард нагнулся к сыну. – Но если ты окажешься один на улице, то необходимо поступать так, как я тебя научил, договорились? Ты станешь говорить так, как я, драться, как я, и тогда люди поймут, что с тобой не стоит связываться, с мамой ты или без нее. Потому что этим соплякам плевать, знаешь ты латынь или нет. Им безразлично, умный ты или дурак. Им до лампочки то, что говорили или делали римские цезари. И потом я знаю, что тебе и так несладко приходится из-за школьной формы и галстука, который тебе приходится носить. Могу себе представить…

– Да ладно, они просто кучка дерьма, – с презрением бросил Квентин. – Так говорит миссис Зильберштейн.

– Согласен, но если ты позволишь им взять над собой верх, они когда-нибудь убьют тебя.

Квентин горделиво выпрямился.

– Я отобью у них охоту связываться со мной, – торжественно пообещал он. – И они меня не убьют. И я позабочусь о маме. Клянусь.

Ричард крепко обнял сына. Они долго сидели, прижавшись друг к другу. Потом отец поцеловал темные кудри сына и чуть оттолкнул его.

– Ты станешь главным драчуном в квартале и самым лучшим учеником, хорошо? И мы будем видеться с тобой каждые выходные. Я договорился о том, чтобы вам поставили телефон, так что ты сможешь позвонить мне, если я тебе понадоблюсь.

– Хорошо.

– Так. Я не римский император, но у меня есть для тебя подарок. – Ричард достал узкий, блестящий предмет из кармана шерстяной куртки и протянул мальчику.

Квентин присвистнул. Он осторожно взял в руки серебристую ручку, нажал на кнопку, и мгновенно вылетело узкое лезвие стилета.

– Моему перочинному ножику до этого далеко. Спасибо, папа, – прошептал он.

– Расскажи мне, как ты будешь им пользоваться.

– Я не стану играть им, потому что это не игрушка. Не покажу его отцу Александру. Или маме. Не порежу парня, если он первым не набросится на меня.

Ричард кивнул. Квентин медленно сложил лезвие, убрал стилет в карман, потом поднял глаза на отца. В них притаилась боль. Но губы мальчика были крепко сжаты. Пришла пора прощаться.

– Неужели тебе и в самом деле необходимо туда ехать? – спросил Квентин. – Это же почти в Канаде.

– Да, я должен работать там. Место просторное, платить за него не нужно. Я получил деньги за медведицу, так что самое время начать. Твой старик не какой-нибудь халтурщик. Не имеет значения, сколько уйдет на это времени, но ты еще будешь мной гордиться.

– Я и так тобой горжусь. – Ричард взъерошил волосы сына.

– Ты хороший мальчик, – тихо произнес он. – А теперь скажи мне что-нибудь по-латыни и отправляйся домой. Ты остаешься за мужчину в нашей семье. Ведь я могу на тебя рассчитывать, верно?

Квентин открыл дверцу, вылез из машины, аккуратно прикрыл ее и нагнулся к боковому окну. Он несколько раз глубоко вздохнул, и отец понял, что мальчик изо всех пытается сдержаться и не заплакать. На Ричарда нахлынуло отчаяние. “Пусть с моим сыном будет все в порядке, – взмолился он про себя. – Пусть он найдет равновесие между возвышенным и грубым”.

– Ars longa, vita brevis, – наконец произнес Квентин, что означало: “Жизнь коротка, искусство вечно”.

Ричард улыбнулся.

– Отлично, умник. И как это перевести?

– Я хочу, чтобы ты жил вечно, – охрипшим голосом ответил Квентин, развернулся и ушел, стараясь справиться с хлынувшими слезами.

ГЛАВА 2

Не только студенты колледжа Маунтейн-стейт, но и многие выпускники не раз пытались среди ночи вымазать, оцарапать или как-то изуродовать Железную Медведицу, но она непоколебимо стояла всеми четырьмя своими лапами на земле на почетном месте посреди круглого дворика перед административным корпусом между клумбой с желтыми нарциссами и кустами азалий.

С каждым годом члены семьи Тайбер ненавидели скульптуру все сильнее. Недовольные работники птицефабрики шипели вслед мистеру Джону: “Поди трахни свою Железную Медведицу!” Фермеры, выращивавшие птицу и получившие за цыплят меньше ожидаемого, бормотали себе под нос: “Конечно, лучше потратиться на чертову железную тушу, чем нам заплатить как положено”. И в клубе до ушей мистера Джона частенько долетало: “Вполне возможно, что у меня не столь изысканная обстановка, как в доме Тайберов, но я, по крайней мере, способен отличить произведение искусства от груды металлолома”.

Я частенько сидела в тени скульптуры, пока отец стирал с нее надписи и рисунки. Он говорил мне, что жизнь – это произведение искусства, которое мы создаем при помощи воображения на жестком постаменте действительности. Он утверждал, что любое рождение, любая смерть, любая радость и любое горе влияют на нашу судьбу, хотя мы делаем вид, что всего добиваемся сами.

– Мир полон богачей, ничего собой не представляющих, – философствовал он, очищая и подкрашивая любимое изваяние. – Если человек несчастлив, то деньги ему не помогут. Лучше обойтись без них.

Вот мы без них и обходились.

Папа о деньгах не беспокоился, и пока он мог обеспечить наши повседневные расходы и платить по закладной за курятники, он с радостью раздавал остальное соседям, имеющим денег еще меньше, чем мы. Мама тоже не привыкла к большим деньгам и роскоши. Густые темные волосы она заплетала в косу, доходившую до колен. Косметикой она не пользовалась, а ее лучистые бездонные большие глаза цвета молодой листвы были красивы и так. От нее всегда пахло свежими кукурузными лепешками и детской присыпкой. Мама выросла среди болот южной Джорджии в палатке родителей-евангелистов, членов небольшой фундаменталистской секты, столь ревностно не принимавших достижения современного мира, что луддиты, громившие когда-то станки, по сравнению с ними казались младенцами. Они с легкостью справлялись со змеями и лечились молитвами.