Позор семьи - [45]

Дивизионного комиссара Мурато едва не хватил удар. Он кричал, не обращая внимания на испуганные взгляды инспектора Ратьера и на присутствующих Маспи Великого и его отца.

— Растяпы! Вот вы кто такие! У нас под носом убивают, а мы даже не в состоянии остановить эту бойню! Ланчиано, Пишеранд, Эмма Сигулес и теперь Боканьяно! Не считая Маспи в больнице! Да это почище, чем в Чикаго в славные годы! И если вы думаете, Ратьер, что наше начальство ломает себе голову, пытаясь решить, с чем нас можно поздравить, то вы ошибаетесь!

Он быстро повернулся к Элуа:

— А вы зачем в это влезли?

— Затронута честь…

— Замолчите! Есть слова, которые должны обжигать вам рот!

— Позвольте!

— Нет, не пытайтесь произвести на меня впечатление, Маспи! Самый настоящий негодяй — вот вы кто! Тюрьма по вас плачет! А вы, дедуля, призываете убивать себе подобных, когда вам пристало мирно кушать свой бульон, это просто возмутительно!

Маспи-отец выпрямился.

— Ну нет, я пока еще не слабоумный старик! Да к тому же этот Боканьяно просто ничтожество!

— А как насчет вас?

— Меня? У меня нет крови на руках!

— А как же Боканьяно? Это не вы, случайно, отправили его на тот свет?

— Несчастный случай!

— Вы только поглядите на него!

Дедушка принялся рассказывать об обстоятельствах смерти Боканьяно и сказал в заключение:

— Это несчастный случай, господин комиссар… Не могу сказать, что я об этом сожалею, но это несчастный случай…

— А суду вы объясните, что принесли ружье, потому что собирались на рыбалку, конечно?

— Мера предосторожности, господин комиссар, ничего, кроме предосторожности… и если бы не этот несчастный случай, Боканьяно убил бы моего сына, господин комиссар! Не будете же вы упрекать меня в моей отцовской любви?

Мурато в отчаянии воздел руки к небесам.

— Ну что я такого сделал, в чем провинился перед Богом, что он меня послал в этот проклятый город? А вы, Злуа Маспи, почему вы оказались у Тони Салисето?

— Чтобы разобраться с ним, господин комиссар.

— По поводу чего?

— По поводу того, что он убил инспектора Пишеранда, который был моим другом, и чуть не убил моего сына.

— Ну, я вас умоляю!

— Ну, скажем так, у нас были хорошие отношения.

— У вас есть доказательства, что Салисето виновен?

— Прямых доказательств нет, но кто ж еще это мог сделать?

— Именно это мы и пытаемся узнать, представьте себе!

— Я считаю, что это Тони.

— Ваше мнение никого не интересует… К тому же ваш сын ранил нападавшего на него, а у Салисето, как и Боканьяно, нет никаких видимых ранений. Из-за возраста и потому что я вполне допускаю, что он убил Боканьяно случайно, до решения суда я пока оставляю дедушку на свободе, но я надеюсь, что он не попытается сбежать, а?

Старик пожал плечами.

— Куда я побегу?

Мурато оставил без внимания ответ и обратился к Элуа:

— А вас, Маспи, я не сажаю за решетку из-за вашего сына, но впредь постарайтесь успокоиться. Если Салисето подаст жалобу, я вас отправлю в Бометт!

— А куда мой мальчик ранил своего убийцу?

— Скорее всего в руку, или в плечо, или в ногу, во всяком случае, раненый задет серьезно и, вероятно, нуждается в лечении.

У Адолей все стояло вверх дном из-за поведения Пимпренетты. Она отказывалась от пищи, плакала или вздыхала, доводя своим поведением мать почти до безумия. Придя в отчаяние, Перрина схватила дочь за плечи и начала трясти ее, крича при этом:

— Горе ты мое, прекратишь ты наконец строить из себя вдову, голова ты дубовая? Твой Бруно не умер! Он получил всего лишь удар по черепу и не будет от этого тупее, чем был!

На подобного рода утешения Пимпренетта отвечала протяжными завываниями, хотя они и были негромкими, но все же пугали соседей своей глубокой печалью. Перрина затыкала уши и, в свою очередь, кричала, что если так будет продолжаться, то на Пимпренетту придется надеть смирительную рубашку! Дьедонне тщетно попытался объяснить жене и дочери реальное положение вещей. Но ему пришлось ретироваться. Одна обвиняла его в том, что он вообще не думает о ее будущем, другая — что он всего лишь ничтожество и бесчувственный чурбан. Разъяренный Адоль ушел из дома и отправился в порт поговорить с членами экипажей. Перрина, разбираясь в своих счетах, попыталась найти хотя бы временное забвение от невзгод с дочерью и мужем. Тем временем их дочь первой явилась в часы посещений в больницу, чтобы уйти последней.

Бруно, оправившись от сильнейшего шока, с множеством шрамов на голове, чувствовал, как благодаря присутствию девушки к нему возвращаются силы.

— Знаешь, моя Пимпренетта, в каком-то смысле я даже рад, что меня ранили.

— Святой Боже, что мне приходится слушать! Но почему? Если б тебя убили, что бы стало со мной? Мне черное не идет…

— Я теперь убедился, что ты меня любишь.

— Для этого совсем не нужно было, чтобы тебя чуть не убили!

Подобного рода дискуссии возобновлялись каждый день и заканчивались страстными поцелуями, от которых у юноши появлялся яркий румянец и поднималась температура. На следующий день после смерти Боканьяно Элуа явился в палату к сыну. Бруно очень обрадовался, Маспи отметил про себя эту радость и сам был доволен, хотя изо всех сил это скрывал.

— Я пришел узнать, как ты тут.