Познер о «Познере» - [75]

В. ПОЗНЕР: Мария Геннадьевна Теплякова: «В своем интервью, посвященном выходу в прокат фильма «Царь», вы сказали следующее: «Это фильм о том, что власть в России пытается быть Богом, а власть — не Бог. И Бог — над властью, а она не замыкает собой мир и все интересы этого мира». И о том, что очень страшно жить в стране, которая поклоняется власти и больше ничему. А чему должна поклоняться страна, чтобы в ней не страшно было жить? Неужели вы считаете, что Бог — это Русская православная церковь?

П. ЛУНГИН: Нет, говоря о Боге, я подразумеваю некое высшее устройство этого мира. Мораль и идеалы. Я считаю, что быть верующим или нет — это личное дело каждого человека. Но христианская мораль наложила на нас некоторый отпечаток. И если появится страна или общество, не верящие в добро и зло, где не будет разницы между правдой и ложью, между черным и белым и все станет ровно серым, мне кажется, что мир не сумеет выжить. И я не верю в существование такого мира.

В. ПОЗНЕР: Семен Владимирович Вишневский: «Можно ли считать фильм «Царь» определенным посылом сегодняшнему правительству? На эту мысль меня навели многочисленные фразы героев в фильме и особенно его конец, когда народ не пришел к царю».

П. ЛУНГИН: В какой-то степени, конечно, этот фильм является посылом к правительству. Извините, но я повторю: я не считаю, что правительство — это особые люди. Правительства приходят и уходят. И в фильме присутствуют мучительные для меня, болезненные, тяжело мне давшиеся высказывания о том, в чем лежат опасности нашего развития.

В. ПОЗНЕР: Егор Синебок: «В 2002 году вы сказали, что эпоха динозавров (олигархов) прошла, а им на смену пришли мыши серые в пиджаках и галстуках — умные, хорошие мыши. По прошествии семи лет, как вам кажется, хорошо, что сейчас вместо динозавров — мыши?»

П. ЛУНГИН: Они укрупнились, стали огромные. Они, может быть, даже и динозаврами постепенно становятся, не знаю.

В. ПОЗНЕР: Павел Семенович, я ваш фильм посмотрел в субботу. И мне было страшно интересно — причем я подчеркиваю слова «страшно» и «интересно». У меня масса вопросов по этому поводу, но я должен задать вам три-четыре, не имеющие отношения к фильму. Ваш отец Семен Лунгин был очень известным сценаристом. По его сценариям сделаны такие фильмы, как, в частности, «Жил певчий дрозд» и «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». Однако вы не пошли сразу по линии кино, поступили в МГУ и, кажется, занимались структурной лингвистикой. Почему?

П. ЛУНГИН: Это была какая-то интеллигентская идея. Родители мои — не могу сказать, что диссиденты, но помните, был тогда термин «подписанты» — которые подписывали письма? Они дружили с Виктором Платоновичем Некрасовым, с Галичем. Взвалили на свои плечи этот тяжкий груз. Все фильмы Лунгина и его соавтора Ильи Нусинова запрещали. Фильм «Агония» о Распутине восемь лет лежал на полке. «Добро пожаловать» останавливали четыре раза во время съемок. А зачем мне это? Зачем цензура? Я вроде с ними согласился, что, наверное, хорошо будет какой-то наукой заняться. Но это было настолько вне моего темперамента, вне моего ума и любопытства! И слава богу, что я не спился и не стал алкоголиком. Потому что в этих научно-исследовательских институтах. Я помню социологический институт: прихожу — жарят блинчики, где-то там, в углу, кто-то портвейн разливает. Это особая и, кстати, невоспетая жизнь тех довольно бессмысленных НИИ.

В. ПОЗНЕР: Ваша мама Лилиана Лунгина была переводчицей со шведского языка и перевела, в частности, книжку «Малыш и Карлсон, который живет на крыше». Так мы ее узнали. И многие, в том числе и я, влюбились в нее благодаря документальной ленте «Подстрочник», пролежавшей десять лет и, к сожалению, вышедшей после ее смерти. В вас кого больше — Малыша или Карлсона?

П. ЛУНГИН: Карлсона, конечно.

В. ПОЗНЕР: Ваша мама на вас сильно повлияла?

П. ЛУНГИН: Мама была очень яркой личностью. И безусловно, она на меня влияла. У нас с ней была близость невероятная, ругань и ссоры, и снова — близость. Она вообще была необыкновенным человеком. Могла взять меня и нескольких моих одноклассников и пойти с нами куда-то или на Кавказ вдруг поехать. Она была отважная. Занималась с нами французским, вообще пыталась как-то влиять на нас, формировать нас.

В. ПОЗНЕР: Когда вы уехали во Францию?

П. ЛУНГИН: В 1991 году. Но я не то чтобы уехал — я все время туда ездил. У меня никогда не было эмиграции, работал я здесь. Просто начал жить во Франции немножко больше. Там мне давали деньги, а тут — никогда. Тут кино вдруг замерло. «Такси-Блюз» почему-то имел во Франции феерический, сногсшибательный успех. Я пережил свои мгновения славы, таможенники французские меня узнавали. Помню, как официант выскочил из кафе с подносом — узнать у меня, я ли это, и получить автограф. Тогда очень многого ждали от России, от перестройки. И этот фильм в какой-то степени был ответом на ожидания нового мира, который пришел. Однако последние шесть лет я практически не вылезаю из России. И это можно понять по тому, что я делаю фильм за фильмом. Мне некогда даже съездить. Хотя иногда хочется во Францию.