Познавший гармонию - [5]

Не знаю, когда у него проявился этот синдром, но в середине семидесятых годов это был уже застарелый недуг, не поддающийся лечению. Думаю, что когда в первый раз обмен безболезненно удался, ему захотелось сладострастно испытывать это ощущение всё чаще и чаще, а потом уже и всегда. Как алкоголик, утверждающий, что может расстаться с пагубным пристрастием в любой момент, он не считал это болезнью, стараясь припомнить случаи окончательной покупки, или попросту утверждая, что может легко обойтись без обмена.

«Давайте, Г., погуляем, но прежде в магазин зайдем, купим кофточку Надежде Андреевне. А потом уж отправимся, куда скажете», – предлагал В.В., перед традиционной прогулкой перед туром. «Нет уж, вы сами, В.В., покупайте, я на улице подожду, а завтра пойдем с вами менять…» Смеялся.

В другой раз обменивали блузку, уже обмененную днем раньше, но в конце концов не показавшуюся ему из-за слишком вольного покроя.

«Вам действительно нравится, Г.? – спрашивал В.В. с той же интонацией, как и сутки назад при покупке только что обмененной кофточки. И вздыхая, добавлял: «А то знаете, играл я однажды в Швейцарии и выбрал для Надежды Андреевны кофточку. Так она ее в пух и прах раскритиковала. И так получилось, что через два месяца секундировал я Спасскому в Женеве, когда он с Портишем играл. Зашел в универмаг, глаза прямо разбежались, и можете себе представить, из всех фасонов и расцветок выбрал ту же самую кофточку, что в прошлый раз…»

«В.В., а почему говорят – в Москве теперь всё есть, а все-таки здесь покупают? – спрашивал у него в начале перестроечных времен. – В чем здесь штука такая?»

«А помните, Г., еще у Островского сказано – вам какого винца налить? – лакей спрашивает. Французского? Высшего качества? Это нам недолго. Наклеечку переменить и дело с концом. Всё поняли, Г.?»

Сидели после утренней прогулки 14 октября 1992-го в тилбургском кафе.

«Так вы, значит, Г., в Новую Зеландию собрались? И надолго?»

«Да, В.В., думаю сначала в Австралию, а потом в Новую Зеландию махнуть. Месяца на два, а то и дольше».

«М-да, а я вот, знаете, в книге Тура Хейердала давеча вычитал: отправился он с молодой женой в свадебное путешествие на Таити. Пальмы, океанский прибой, фрукты диковинные, одним словом, рай земной. Повстречали там одного норвежца, тридцать лет на Таити живущего. Ну, говорят ему – повезло вам… А тот: мне бы сейчас морошки, да ветра осеннего…

Или вот – играл в Мар-дель-Плате в 62-м году. Разносолы, рыба всяческих сортов, – ешь не хочу. А хозяева говорят – это что, вот в выходной день мы вас такой рыбой накормим – пальчики оближете… Действительно, приготовил повар какую-то рыбу в горшочке и соус специальный – попробуйте, говорят, деликатес необычайный. Я пробую, все сидят, на меня смотрят. Батюшки-святы, да это треска! В Аргентине деликатес необычайный и экзотика, а я третьего дня для Надежды моей по рублю кило на базаре покупал. Всё поняли, Г.? Ну, давайте трогать, уже играть скоро…»

В гостинице, когда я вызвал лифт, советовал: «Знаете, Г., в России есть такой доктор Медведцев, он у нас по телевизору выступает, так доктор этот советует лифтом совсем не пользоваться. Каждая ступенька лестницы – говорит – секунду жизни прибавляет, так что я теперь по лестнице поднимаюсь и вам полезно было бы… Не пойдете? А зря. Ну, как говорит в таких случаях Марина, жена Бориса Васильевича: а tout alleur, a tout alleur…»

Рассерженным видел его буквально считанные разы. Один случай запомнил очень хорошо: было это 13 мая 1981 года. В Амстердаме игрался ИБМ турнир, и мы вышли по обыкновению на прогулку. Сказал ему, что в Риме было покушение на Папу, но тот остался жив, а стрелявшего поймали. «Поймали? Такого злодея надо немедленно и прилюдно повесить на площади Святого Петра, чтобы другим не повадно было. И не просто повесить, а за яйца…»

Испорченный западной демократией, я, охнув, стал говорить что-то о суде, о праве на защиту… Не дал договорить: «Я бы этого негодяя, Г., за яйца повесил и вся недолга, без всяких ваших судов да защит…»

Хотя к ругани других относился снисходительно, бранных слов не употреблял совсем, даже словечек, сегодня считающихся детскими. Однажды рассказывал, как слушал оркестр народных инструментов под управлением Николая Некрасова: «Камаринскую лихо отыграли, там слова, конечно, неприличные, такие и произнести нельзя: “ах ты, такой-сякой сын, камаринский мужик, заголя это самое место по улице бежит…” Но так уж написано, здесь уж ничего изменить нельзя…»

В другой раз зашел разговор (по телефону) об одном известном гроссмейстере. «Знаете, Г., Кобленц знал его прекрасно еще с довоенных времен и называл одним нехорошим словом. Не могу вам сказать каким, Надежда Андреевна рядом стоит».

«Что за слово такое, В.В.? Скажите хоть шепотом…»

«Нет, не могу. Даже шепотом не могу…»

«Ну скажите хоть на какую букву, я сам догадаюсь».

«Какой приставучий! Ну так и быть, скажу: на букву “д” начинается…»

«На “д”? Да на “д” и ругательств в русском нет. Дураком?»

«Да нет, не дураком, дураком я сказал бы…»

«Ума не приложу, видно давно я уехал из России. Долбоёбом, что ли?»