Познать женщину - [33]

Вошла Авигайль и сказала:

— Ты снова все приготовил сам. Как большой мальчик. Но сколько раз я тебе говорила: не следует доставать молоко из холодильника, пока оно не понадобится. Ведь теперь лето, и молоко вне холодильника тут же скисает.

Иоэль мгновение размышлял над сказанным и не нашел в нем никакой погрешности. Хотя слово «скисать» и показалось ему слишком сильным.

— Да, — ответил он. — Верно.

Сразу же после того, как популярный радиоведущий Алекс Анский начал свою утреннюю программу, к ним присоединились Лиза и Нета. Лиза была в коричневом домашнем платье с большими пуговицами спереди, а Нета — в светло-голубой форме своей школы. На миг она показалась Иоэлю не только не уродливой, но почти что красавицей, а спустя еще мгновение он вспомнил о кибуцнике — загорелом, усатом, с мощными бицепсами, и почти обрадовался тому, что волосы ее, сколько ни мыла она их разными шампунями, всегда выглядели слипшимися и как будто смазанными маслом.

Лиза пожаловалась:

— Не спала всю ночь. Снова одолевают боли. Глаз не сомкну ночи напролет.

— Если бы мы, Лиза, принимали тебя всерьез, — заметила Авигайль, — нам пришлось бы поверить, что ты не смыкала глаз уже тридцать лет. В последний раз, по твоим словам, ты спала еще накануне процесса Эйхмана, а этого нацистского палача наша разведка изловила, если не ошибаюсь, еще в начале шестидесятых. И с тех самых пор ты не спишь.

— Вы обе, — тут же вступила Нета, — спите как убитые. Сами сплят, а нам байки рассказывают.

— Спят, — поправила Авигайль. — Надо говорить «спят», а не «сплят».

— А это ты скажи моей второй бабушке.

— Она говорит «сплят» только для того, чтобы с меня посмеяться, — сказала Лиза, и в голосе ее прозвучали печаль и смущение. — Я нездорова, мне больно, а эта девчонка смеется с меня.

— Смеется надо мной, — снова поправила Авигайль. — Говорят не «смеется с меня», а «смеется надо мной».

— Довольно! — не выдержал Иоэль. — Что это такое? Хватит. Кончайте. Еще немного, и придется вводить сюда миротворческие силы.

— И ты тоже не спишь по ночам, — отозвалась его мать печально и несколько раз качнула головой сверху вниз, словно оплакивала его или наконец-то согласилась сама с собой после трудного внутреннего спора. — У тебя нет друзей, нет работы, тебе нечем занять себя. Ты кончишь тем, что заболеешь. А то ударишься в религию. Было бы лучше, если бы ты каждый день ходил в бассейн…

— Лиза, — вступилась Авигайль, — как ты с ним разговариваешь? Он что, малое дитя? Ему скоро пятьдесят. Оставь его в покое. Зачем ты все время нервируешь его? Он определится, когда придет нужный час. Предоставь ему жить, как он хочет.

— Тот, кто загубил его жизнь… — прошипела Лиза и осеклась, не закончив фразы.

Нета вмешалась:

— Послушай, что ты все время вскакиваешь? Мы еще пьем кофе, а ты начинаешь убирать со стола, мыть посуду, зачем? Чтобы мы поскорее закончили и исчезли? Это что, демонстрация протеста против закабаления мужчин? Чтобы все почувствовали себя виноватыми?

— Уже без четверти восемь, — ответил Иоэль, — и еще десять минут назад ты должна была отправиться в школу. Сегодня ты опять опоздаешь.

— А если ты уберешь со стола и вымоешь посуду, то не опоздаю?

— Ладно. Давай двинемся. Я тебя подброшу.

— У меня боли, — произнесла Лиза тихонько, на этот раз жалея сама себя, и повторила эти слова дважды, словно знала заранее, что никто к ним не прислушается. — Такие боли в животе, так колет в боку, что я всю ночь не спала, а утром насмешки строят.

— Хорошо, — сказал Иоэль. — Хорошо-хорошо. Только по одному, пожалуйста. Еще немного, и я займусь тобой.

И отвез Нету в школу. Дорогой они не обмолвились ни единым словом о встрече на кухне около двух часов ночи: козий сыр, острые черные маслины, душистый чай с мятой — и деликатное молчание, никем из них ни разу не нарушенное. Все это продолжалось около получаса, пока Иоэль не вернулся к себе в комнату…

На обратном пути он заехал в торговый центр и по просьбе тещи купил для нее лимонный шампунь и литературный журнал. Вернувшись домой, по телефону записал мать на прием к гинекологу. А затем, захватив простыню, книгу, газету, очки, транзистор, крем для загара, две отвертки и стакан сидра со льдом, вышел в палисадник поваляться в гамаке. По профессиональной привычке заметил он уголком глаза, что азиатская красавица, домработница из соседнего дома, уже не несет покупки в тяжелых сумках, а катит решетчатую тележку на колесиках. «И как не додумались до этого раньше? — подумал он. — Почему мы всегда спохватываемся так поздно?» И ответил себе словами, которые обычно повторяла его мать: «Лучше поздно, чем никогда». Лежа в гамаке, размышлял он над этим афоризмом и не нашел в нем никакой логической ошибки. Однако чувство покоя улетучилось. Оставив все, он поднялся и пошел к матери, в ее комнату. Залитая утренним светом, радующая глаз чистотой и порядком, комната была пуста. Мать свою он нашел на кухне. Лиза и Авигайль все еще сидели плечо и, оживленно беседуя, чистили овощи для супа. Когда он вошел, бабушки неожиданно замолчали. И вновь показалось, что они похожи, как две сестры, хотя он знал наверняка, что нет между ними никакого сходства. Авигайль повернула к нему лицо славянской крестьянки, круглое, ясное, с высокими, почти татарскими скулами. Ее голубые молодые глаза были полны всеобъемлющей доброты и безусловной готовности к жертве. А вот мать его напоминала, намокшую, нахохленную птицу. В своем старом коричневом платье, с землистым лицом и поджатыми губами, она вся была воплощением горькой обиды.