Пожизненный найм - [45]

***

Когда утром следующего дня я пришел на работу, мои ночные измышления казались мне фантасмагорией, почти что сном. Но просмотрев записи, сделанные накануне, я всё-таки решился доложить о своих подозрениях начальнику следственного отдела. Хотя мы, сыскари, и привыкли ко всяким странностям, я понимал, что мой доклад даже по полицейским понятиям будет выглядеть несколько чудным. И мне совсем не хотелось, чтобы в моем родном отделении меня записали в какие-нибудь Ванхельсинги. Поэтому я решил докладывать не на общей планерке, а, так сказать, в приватной обстановке. Я выбрал почти завершенное дело с очевидной бытовухой, где три пьяных киргиза-гастарбайтера поспорили о том, сколько жен разрешает иметь Коран правоверным, в результате чего один из них оказался в больнице, другой на мусульманском кладбище, а третий в следственном изоляторе, и попросился на доклад к начальнику отдела. Доложив о ходе расследования, результатами которого начальник остался вполне доволен, я насколько мог вкрадчиво и плавно перешел к своим мифологическим изысканиям.

– Я бы, Аркадий Алексеевич, хотел с вами посоветоваться по поводу одного дельца…

– Что-то личное?

– Нет, вопрос служебный, но какой-то он скользкий.

– Что такое?

– Пришла тут ко мне одна гражданка с заявлением об убийстве сына. Никитина Сергея Петровича 2005 года рождения. Провел я по её заявлению доследственные действия и установил, что гражданин Никитин умер самостоятельно, без посторонней помощи. Руки на себя наложил. Каких-либо прямых признаков доведения до самоубийства я не обнаружил. Вроде бы надо писать отказную. Но есть одна маленькая странность. Никитин этот работал в корпорации красоты Артемида. Артемида – древнее божество, которому приносились человеческие жертвы. В Москве есть ещё восемь компаний, в названии которых фигурируют имена божеств, которым приносили жертвы. В семи из них за последнее время произошли необъяснимые самоубийства. И вот я думаю, нет ли между этими самоубийствами какой-то связи?

– А, кроме того, что у них в названиях упыри с вурдалаками, есть ещё какие-то признаки уголовно наказуемых деяний?

– Очевидных вроде как нет…

– Тогда надо написать отказную, и забыть об этом. Даже если там что-то есть, то жмурам всё равно не поможешь, а неприятностей нажить можешь.

– Каких неприятностей?

– Я ж тебя первый и вздрючу за то, что ты вместо расследования реальных дел занимаешься хиромантией.

– Меня вот что беспокоит: осталась ещё одна такая компания, «Танит-групп», и если это не случайность, то там тоже скоро появится труп. И получится, что мы подозревали о возможности преступления, но не сделали ничего, чтобы его предотвратить.

– Ну да. Теоретически ты прав. Надо что-то делать. Но вот что? Установить за «Танит-групп» тотальную слежку, прослушку и наружное наблюдение? Для этого нужно постановление суда. Постановление суда можно получить в рамках возбужденного дела. А дело мы можем возбудить только имея весомые улики о совершенном или готовящемся преступлении. У тебя эти улики есть?

– Улик нет. Только предположение.

– С предположениями к судье не ходят. Можешь, если сильно неймется, сообщить о своих предположениях в госбезопасность. У них для этого есть аналитики, джеймс бонды, прослушка и прочие штучки. Ну, ты же сам понимаешь, какой ты этим геморрой себе заработаешь на всю задницу. Так что сам думай. А пока будем считать, что этого разговора не было. Всё. Иди, работай.

Но ни он, ни я уговор не выполнили – о разговоре не забыли. Когда на следующее утро я случайно столкнулся с Аркадием Алексеевичем в коридоре, он сделал таинственное лицо и заговорщицким полушепотом объявил:

– Никита, я тебе подарок хочу сделать. Я вот тут подумал о твоем повышенном интересе к самоубийцам, и решил, что если будет жмур в «Танит-групп», то я тебе поручу расследование. Чтоб ты мог лично у жмура расспросить, что у них там с нечистью за отношения, – в глазах у него бегали искорки, по всему было видно, что он очень высоко оценил свою шутку и ждёт от меня соответствующей реакции. Мне ничего не оставалось, как подыграть ему.

– А что – налажу контакты. Будет у нас и на том свете свой человек, – он заржал, я тоже рассмеялся, и мы разошлись по кабинетам.

В тот же день по заявлению о гибели Никитина я написал отказную. Конечно же, я не мог сказать его матери, что я на самом деле думаю по поводу смерти её сына. Скажи я ей, что у меня есть предположение, но начальство посмеялось надо мной и велело забыть об этом, она подняла бы шум на всё отделение, она бы пошла в прокуратуру или куда-нибудь ещё похуже – убитые горем матери способны на многое. Да что там, боюсь, на следующий день в газетах могли бы появиться сообщения с заголовками «Откровение следователя: в Москве приносят в жертву людей». Вероятнее всего, после этого меня бы просто уволили. А это означало бы, что я уже никогда бы не нашел нормальной работы. Я стал бы изгоем, и мне только и оставалось бы, что последовать по стопам моей матери – сдать свою однокомнатную квартиру и до старости колоть дрова в какой-нибудь экодеревне. Или маяться от безделья под индийской пальмой – на более благоустроенные пальмы денег, вырученных от аренды, мне бы не хватило. Правда, между моей матерью и мной была бы существенная разница: она делала все это по собственному желанию, а у меня просто не было бы другого выхода. Мне было очень жаль эту Никитину, которую я мог бы (да, это было в моих силах! ) избавить от чувства вины, но себя мне было всё-таки жальче.