Пожиратели тьмы: Токийский кошмар - [44]

– Пожалуйста, будьте уверены, – говорил инспектор Мицузанэ, вежливо улыбаясь Тиму, – мы принимаем все необходимые меры.

Но Блэкманы сделали свой выбор – привлекли к поискам средства массовой информации, навсегда утратив доверие полиции.

Однажды отец с дочерью зашли в полицейский участок за вещами Люси, которые детективы забрали в Сасаки-хаусе. К тому времени Софи уже пришлось носить одежду сестры, потому что она привезла с собой слишком мало вещей. По телосложению и чертам лица девушки были очень похожи, а когда Софи начала еще и одеваться, как Люси, то вовсе стала казаться призраком сестры.

Все вещи, изъятые из Сасаки-хауса, были тщательно отсортированы и отмечены; за каждый предмет требовалось расписаться. Косметика Люси и маникюрный набор, книги по самосовершенствованию, ожерелье от Тиффани, подаренное Джейми, сентиментальное прощальное письмо от Софи и открытка для Сэм Берман – все запечатали в отдельные пластиковые пакеты и учли в регистрационном журнале. Дневник девушки как улику и возможный ключ к разгадке полиция оставила у себя.

Перебирая вещи Люси при секретаре полиции, Тим и Софи плакали.

Мучительнее всего было видеть игрушку, с которой Люси не расставалась с самого раннего детства. Это был потрепанный плюшевый пес по имени Повер (детский вариант клички «Ровер», которую малышке не удавалось правильно произнести). Его длинные мягкие уши девочка частенько грызла и зарывалась в них носом. И даже повзрослев, Люси не бросила Повера; он всегда путешествовал с ней на рейсах «Бритиш эйруэйз» и с годами становился все более облезлым и помятым. Он улетел с Люси и в Токио – и теперь лежал перед отцом.

– Это был очень дурной знак, – признался Тим. – Кошмарный момент. Мы воочию увидели, с чем имеем дело. Если бы дочка сбежала по собственному желанию, игрушка оказалась бы у нее в сумочке. Но Повер был здесь. Что говорило только об одном: она собиралась вернуться. И не вернулась.

– Общение с прессой, – рассказывал мне позже Тим, – напоминало игру. И, честно говоря, мне она нравилась, даже очень. Я не говорю, что мне нравилась ситуация, в которой я оказался. Но я понимал: если мы будем сильными, люди откликнутся, поверят, что мы не сдадимся. От разговора с Тони Блэром я ждал не похлопывания по плечу и утешений: «Ох, бедняжка. Как ужасно. Держись». Я старался держаться уверенно, чтобы и ему пришлось вести себя решительнее. Вот чем важна сила духа. Однако никто не понимал, что в глубине души я просто в ужасе. Я плохо воспринимал происходящее, будто потерял память. Я не слышал, что мне говорят; не соображал, что я вообще здесь делаю. Вспоминая сейчас о тех днях, могу сказать, что пережил настоящий шок и действовал на «автопилоте». Главная задача состояла в том, чтобы заставить СМИ как можно больше говорить о Люси, и в этом направлении я мыслил вполне здраво, но за сценой абсолютно ничего не соображал.

Как и отец, Софи Блэкман заставляла себя быть сильной, но, в отличие от Тима, «сила» чаще проявлялась у нее в виде злости или раздражения. Софи выглядела не грустной и отчаявшейся, а вечно сердитой на полицию и особенно на журналистов, к которым она демонстрировала открытую неприязнь. Ни вежливость, ни чувство юмора, ни обаяние не помогали скрыть ярость Софи. Она держалась так резко, что жалеть ее совсем не хотелось. А Софи – гордая молодая женщина, занявшая оборонительную позицию, – вероятно, того и добивалась. Начался самый ужасный период в ее жизни, который отравит ей долгие годы и даже едва не убьет.

В Японии Софи постоянно преследовала легкая дурнота. Из-за разницы во времени у девушки никак не проходило ощущение нереальности происходящего, и с момента приземления она ни разу не сумела нормально выспаться.

– Спишь около часа, потом звонит телефон, – рассказывала она. – И я целую минуту соображала, где я и зачем, и что поставлено на карту. И еще тошнота. Помню долгие месяцы тошноты. Я просыпалась на свежем гостиничном белье, в прохладном кондиционированном воздухе, в темной зашторенной комнате. И на долю секунду задумывалась: «А здесь мило – где это я?» Мгновение я радовалась, а потом приходила в себя, телефон продолжал звонить, и появлялись мысли: «Плохие новости? Сестра мертва?» Это продолжалось почти весь год: волны тошноты, тревоги и страха. Когда выяснилось, что случилось с Люси, известие о ее судьбе стало самым трагическим и ужасным испытанием в моей жизни. И все же оно воспринималось облегчением по сравнению с предыдущими девятью месяцами.

К середине июля сотрудничество со СМИ начало приносить результат: появились добровольцы, незнакомые люди, которые хотели помочь в поисках Люси.

Через неделю после приезда Тима в Японию прилетела его подруга Джозефина Берр. В тот вечер они вместе с Софи ужинали в ресторане «Беллини» в Роппонги, на той самой улице, где мужчины из Ганы зазывали прохожих в стрип-клубы. За соседним столиком сидела иностранная пара – красивая молодая женщина и высокий грузный мужчина под сорок с растрепанной шевелюрой, которые узнали Тима и Софи по теленовостям. Мужчина представился как Хью Шейкшафт, финансовый консультант из Британии; у него был небольшой собственный бизнес в Токио. Хью переехал в Японию четыре года назад и до сих пор не удалялся от перекрестка Роппонги больше чем на километр. Его офис размещался напротив Министерства обороны, жил он по другую сторону от автострады. Рестораны и бары Роппонги служили англичанину столовой, иностранные банкиры и биржевые брокеры, которые здесь околачивались, – клиентами, а хостес в клубах – подружками. Шейкшафта называли сэр Хью из Роппонги, и он гордился тем, что знал буквально всех. Он отлично прижился в этом районе, чувствовал себя здесь как рыба в воде.